Помимо фраз, нужных по служебной необходимости, с Куртом он по-прежнему никак не общался; добродушно-издевательское «академист» исчезло из его словаря, сменившись либо попросту «Гессе», либо, что случалось все чаще, глумливым «unser Hexenhammer
[223]
». Курт морщился, однако в пререкания не вступал, понимая их совершенную бесполезность, Керн же выкручивался из ситуации, как мог, проводя рабочие беседы с каждым из них по отдельности, лишь в самых крайних случаях собирая подчиненных вместе.
Работа с арестованным в этот раз шла легко, как никогда прежде; все, что касалось собственно его самого, Бернхард рассказывал охотно и многословно, сведения же о известных ему собратьях извлекались за несколько минут, не заставляя исполнителя даже вспотеть. Посланные в дом чародея возвратились довольно скоро, нагруженные информацией и вещественными уликами, от книг и выписок до списков с именами. Сведения о личности чародея в миру подтвердились полностью – он и впрямь был мастером рисования; по показаниям местного святого отца, изображенная им для церкви картина сошествия Христа в Ад была таланта неописуемого, каковому утверждению Курт нимало не удивился. Штутгартское отделение Конгрегации рвало и метало, пытаясь влезть в расследование, дабы выказать усердие и уверить Кёльнских собратьев в том, что разместившийся у них под боком колдун неведомой силы не был раскрыт и арестован исключительно по недомыслию, но никак не по злому умыслу и не, упаси Боже, по сговору. О том, чтобы натравить на них попечительский отдел, Керн упомянул в тоне мрачно-шутливом, заметив также, что это направило бы в иную сторону внимание кураторов, явившихся для расследования обстоятельств смерти следователя Ланца. От того, что в этой шутке прозвучал прямой вопрос, Курту стало не по себе, и в мыслях изобразилось безрадостное будущее Конгрегации, в которой даже столь преданные и давние ее служители готовы поступиться убеждениями и, разделяя единую систему на «своих» и «тех, кто там», ввязаться в пусть мелкие, но все ж интриги. Прибывший куратор, однако, переговорив с Бруно, самим Куртом и Керном, отбыл восвояси, не задерживаясь, посему оная шутка повисла в воздухе, растворившись в нем почти без следа, оставив лишь тонкий неприятный осадок в душе.
Возможно, попечительскому отделению Конгрегации в последние дни попросту было не до каких бы то ни было следователей: среди вызнанных у Бернхарда имен было и имя одного из блюстителей внутреннего порядка. Группа, направленная на его арест, была собрана и выслана со всеми возможными предосторожностями, и все же она ткнулась лбом в наглухо запертый дом. Взломав дверь, прибывшие обнаружили в очаге дотлевающий пепел жженой бумаги и пергамента, а на полу напротив Распятия – сидящего на коленях человека с четками в пальцах и взрезанными венами на обеих руках. Предсмертной записки не было, однако поза самоубийцы заменяла ее сполна.
Многие из прочих, названных Бернхардом лично или упомянутых в его многочисленных бумагах, арестованы были без особенных проблем; многие, а не все, ибо кое-кто из отмеченных чародеем были лишь взяты им на заметку, будучи одаренными некими способностями, однако не проявившими еще себя ни в чем крамольном или предосудительном. Если иметь в виду известный Курту опыт Конгрегации в прошлом, к ним вскоре будут (или уже) приставлены те, кто, войдя в доверие и сдружившись либо же просто находясь в их окружении, присмотрятся к упомянутым личностям и выдадут заключение относительно их общественной безопасности и вообще приемлемости по эту сторону бытия. Разумеется, предложив, в случае положительной оценки, официальную службу. В том, что Хайдельберг, чьи студенты и даже кое-кто из профессуры были упомянуты в списках чародея не раз, уже нашпигован агентами, Курт даже не сомневался. Оставалось благодарить Самое Высокое Начальство за то, что Оно вложило ума в мозги представителей кураторского отдела не ухватиться в этом смысле за Бруно, каковой имел несчастье быть замеченным не только в покушении на инквизитора, но также и в членстве в тайном крестьянском братстве, а главное – в том, что и его когда-то обучал вышеупомянутый университет. Недовольство работой следователей, кое-какими бытующими в Конгрегации порядками и некоторыми из дознавателей лично, высказывалось им не раз, публично и остро, посему при большом желании и некотором рвении помощник инквизитора Хоффмайер вполне мог разделить с чародеем его незавидную участь…
* * *
До одиннадцатого ноября оставалось еще довольно времени, посему работа текла почти неспешно – если сравнивать это дознание с предыдущим, когда в коридоре Друденхауса вполне можно было столкнуться с кем-то на бегу и не иметь даже времени обернуться и извиниться. Сегодня к по-прежнему запертым дверям Курт почти бежал по иной причине – спустя полторы недели Финк, наконец, явился и даже выразил согласие дождаться появления отсутствующего в этот момент следователя Гессе.
За то, что Керн распорядился оставить Финка в часовне, Курт мысленно отвесил начальству глубокий благодарственный поклон; сопровожденный в одну из рабочих комнат, чьи стены в дурные дни, бывало, давили даже на следователей, тот вполне мог и усомниться в своей решимости…
– Бежал, – отметил бывший приятель с наигранной, нервной насмешкой. – Боялся – передумаю и смоюсь?.. Да выпустили б меня отсюда…
– Выпустили бы, – возразил Курт, пройдя к скамьям, и уселся рядом, откинувшись на спинку. – Хоть сейчас – можешь подняться и выйти, если передумал. Никто не остановит.
– Занятно, – отметил Финк, передернув плечами. – То есть смотри – вот так приходит кто-нибудь, требует встречи с тобой или кем еще из инквизиторов, дожидается, всаживает нож под ребро и спокойно валит. Мимо ваших хваленых стражей в дверь и – пока. Все, что для этого нужно, – несколько раз появиться здесь в свободном виде, то бишь не арестованным, и переговорить с инквизитором на глазах у охраны. Не приходило в голову?
– Нет, – честно ответил Курт, и бывший приятель кивнул, глядя на свои сцепленные ладони:
– А мне вот пришло. И мало ли еще кому придет; а меня, заметь, даже не обыскивал никто, хотя по мне с первого взгляда видно, что у меня нож под шмотьё запрятан. А был бы я каким студентом, в смысле – имел бы право оружие таскать открыто… Ведь не отобрали бы?.. Вот так-то. Считай, это моя первая лепта, типа агентурной информации. Дарю.
– Однако же указание ценное, – искренне и серьезно отметил Курт. – Следует подумать. К примеру, выдавать разрешение на выход – всем… Обсужу с начальством, – кивнул он и толкнул насупленного Финка локтем в бок: – Брось. Что за мрачный вид?
– Чувствую себя предателем, – выговорил тот хмуро, не глядя в его сторону. – Собственными ногами, по собственной воле притащился на вербовку… Наши узнают – кишками накормят. И правы будут.
– Мне казалось, мы это уже обсудили и пришли к выводу, что ничего неприемлемого в этом нет.
– Да, да, помню. Мы против тех, кто против всех. Типа, не зазорно. Колдунов ловим… Слыхал, как тебя нынче в городе зовут? Hammer. Типа – Гессе Молот Ведьм. Так что – с тобой-то все ясно, у тебя все просто; епископ он там или вор – если малефик, то в кандалы его… У меня с этим сложней выйдет, а вербованному, если что, особенно не порыпаешься.
