– Само собой, – предположил Курт, не ответив, – магистратским блюстителям в голову не взбрело проследить за тем, куда она шла?
Ланц пренебрежительно фыркнул с плохо скрытым раздражением, взглянув на сослуживца так, точно это по его вине солдаты Хальтера утратили последние отголоски разума; Райзе вздохнул, покривив губы в натужной ухмылке:
– Брось, академист; благодари Бога уж хоть за то, что Он дал им мозгов доставить девчонку сюда, а не сопроводить попросту домой. Мы могли обо всем приключившемся и вовсе не узнать; на миг призадумайся об этом – и осозна́ешь, что нам неслыханно повезло.
– Нам повезло?.. Повезло несостоявшейся жертве. Если, разумеется, это просто везение, и те, кто вел девчонку, не вывели ее нарочно к патрулю.
– Зачем?
– Не имею ни малейшего представления, Вальтер, но полностью отмести подобное предположение не могу; как знать быть может, через нее нас хотят привести к какому-то решению, нужному им…
– Ну-ну, – одернул его Керн таким тоном, точно беседовал с душевнобольным, порывающимся покончить со своею затянувшейся бессмысленной жизнью. – Так недолго и до паранойи.
– «Паранойя – твой лучший друг», – учил нас Его Высокопреосвященство Сфорца в академии…
– Забавно, – невесело усмехнулся Бруно, – что, находясь в присутствии четверых инквизиторов, я не слышу версии о божественном благоволении.
– Смешно, – безвыразительно согласился Курт. – Особенно весело от такого благоволения Хальтеру-младшему и девчонке Штоков.
– Гессе, – насупясь, проронил предостерегающе майстер обер-инквизитор; Курт сжал губы, осекшись.
– Виноват, – отозвался он механически и без особенной покаянности в голосе; Керн бросил короткий взгляд в его сторону, однако продлевать воспитательную беседу не стал. – Если у Бруно нет более мудрых мыслей, я бы хотел обратить внимание на три вещи. Primo. Финк той самой злополучной ночью тоже слышал флейту, и если это можно списать на некий транс, в каковом он пребывал (что, как я понял, схоже с состоянием, в котором отловили последнюю жертву), то мой-то свидетель был compos mentis
[60]
, когда видел участников таинственного обряда. Он слышал музыку въяве, ушами, так сказать, телесными.
– Ergo, – подытожил Ланц, – в те минуты, когда жертва идет, ведомая призрачной флейтой, кто-то где-то дудит на вполне вещественной.
– Это первое, – кивнул Курт согласно. – И теперь уж не за пределами города; не хочу славословить магистратских солдат, однако же в последнее время можно быть уверенными, что на воротах они не спят. Версию о том, что ребенок (да и взрослый тоже) в каком угодно трансе сможет преодолеть городскую стену, я по понятным причинам не рассматриваю.
– И пиликает эта гадина, – добавил Ланц угрюмо, – руководя действиями жертвы на расстоянии… Жаль, что дудка сегодня не была настолько любезна, чтоб назвать девчонке конечный пункт. Вот это было б точно благоволением свыше.
– Secundo, – продолжил Курт, оставив слова сослуживца без ответа. – На сей раз имеем чадо из небогатой, не известной семьи, не из той, от которой зависит благосостояние Кёльна; ergo – рассыпается одна из моих версий касательно мотивов преступлений.
– Не сказал бы, – возразил Бруно; умолкнув, бросил вопрошающий взгляд на Керна, испрашивая на сей раз дозволения говорить, и пояснил: – Все, напротив, логично и укладывается в твою теорию. Возможно, «система управления городом» или «экономика Кёльна»… или что там еще для всех вас важно… и пострадали в некотором роде по причине общей подавленности одного из первых торговцев и бюргермайстера; возможно, горожане и испытывают некоторую удрученность происходящим (дети, все ж-таки), однако же – до сих пор страдали лишь те, чья жизнь является предметом зависти, а то и порицания. Они одарены судьбой, у них все в жизни как надо; самое большее, на что они могут рассчитывать в смысле сочувствия, – это «слыхал, у бюргермайстера сынка порешили?» – «Вот жуть-то». И это все. В лучшем случае. Если кто-то хочет восстановить город против ведущих дознание, то есть против нас, если кому-то требовалось посеять пусть не панику, то хоть смятение в умах – бить надо не по кошелькам, а по душам, и по душам всех. До сего дня это были те, кто ближе к вам, – верхушка общества; и это заставило вас шевелиться. Теперь взялись за простых смертных, коих, замечу, в Кёльне больше. Вот их мнение и будет решающим, именно от них зависит, вышибут ли ворота Друденхауса, когда терпение иссякнет.
– Все это, – неспешно возразил Ланц, – было бы справедливо, когда б происходило в ином месте. Это вольный город, Хоффмайер, и здесь все иначе. Здесь другие люди. Это тебе не деревня.
– Не хотелось бы показаться неучтивым, – чуть осмелев, отозвался Бруно, – однако, отучись вы в университете – хоть бы и неполный год, – вы заговорили б иначе. Неужто ваши информаторы из студенческого сообщества вам никогда не передавали, какие мутные идеи бродят там?.. Списать все едва лишь на молодость и горячность нельзя. «Вольный город»… С одним за время пребывания под опекой Инквизиции я согласился точно: больше воли – больше вольнодумства. Я знаю, о чем говорю, не только с чужих слов; я сам этого не избежал, хочу напомнить.
– То студенты; с вами всегда проблемы. От большого ума беситесь.
– Согласен, – кивнул Бруно, не задумавшись. – А все прочие бесятся оттого, что оного ума не имеют, зато имеют самомнение, звание вольного горожанина и нехорошие мысли. В конце концов, майстер Ланц, упомянутая вами деревня – недавнее прошлое едва ль не каждого в этом городе, а кое-кто вовсе напрямую родом оттуда, горожане в первом поколении. А свобода бьет по мозгам похлеще шнапса, ее хочется все больше, да к ней неплохо б еще богатства и еще чего-нибудь… Рожденная этой свободой зависть к тем, кто такой же по status’у, но иной по факту, кое в ком, убежден, вызвала даже радость по поводу произошедшего, в лучшем случае оставив равнодушными.
– Все же сомнительно…
– Рискую нарваться на очередной посул меня выпороть, однако же хочу напомнить кое-что, – чуть снизил тон Бруно. – Припомните – когда в ваш дом бросили горящий факел, кого это взволновало? Когда ваши дети погибли – это вызвало хоть какой-то отклик? Убежден, что один-единственный – страх; каждый ходил по Кёльну, вжав голову и ожидая, что инквизитор с горя и злости пойдет вразнос. Если кто и проронил хоть слово сочувствия, то разве какая особо благочестивая матрона преклонных лет. А большинство – неужто сомневаетесь, что большинство в первую очередь подумало «есть Бог на свете»?
– Логика есть, – проронил Керн сумрачно, не дав подчиненному ответить. – Продолжай.
– Теперь в пострадавших все – богатые, бедные, без разницы. Точнее, так, я полагаю, должно было быть; было б, если б сегодняшнюю девчонку не перехватили. Кстати сказать, и то, что снова девочка, – тоже вкладывается в схему: мальчишки из таких семей гибнут пусть нечасто, однако ж – это дело почти привычное. Под копыта попадают, дерутся, с крыш падают, на работе надсаживаются – гибнут попросту в силу того, что у мальчишек свободы в действиях больше; а вот насильственная смерть ребенка женского пола есть ситуация редкая. А такая смерть, каковую мы уже видели на примере двух предшествующих жертв, – уж тем паче. Более к этой теме мне добавить нечего… да и не думаю, что сто́ит, – стараясь не смотреть в сторону Ланца, заметил тот. – Теперь хочу заметить вот что: сейчас уж точно можно сказать, что возраст жертв – не совпадение.
