В присутствии постороннего, как он и надеялся, Керн не стал повторять своего запрета на разговор со свидетелями и указания избавиться от паров снадобья, употребленного подчиненным этой ночью; майстер обер-инквизитор вообще, кажется, ощущал себя несколько не у дел, пытаясь переварить происходящее. Явление Томаса Штойперта предстало очередным знаком того, что прежнее поколение медленно, но неотвратимо уходит в небытие, давая дорогу иным людям, иным методам, иному будущему; а ведь Керн застал времена, когда дознавателя второго ранга Гессе еще и не было на свете, когда даже Ланц в лучшем случае учился ходить, держась за материнскую юбку, когда не было как таковой и той Конгрегации, что он знает. На мгновение Курт ощутил к старику нечто вроде жалости, понимая, что сейчас, как в миг смерти, перед ним наверняка прошла вся его некороткая жизнь, и невольно подумал о том, как сложится его грядущее и кто придет на смену ему самому.
Оба же старших сослуживца внезапно возникшим противостоянием двух выпускников скорее забавлялись, неприкрыто кривясь в саркастических ухмылках и навряд ли помышляя о будущем или прошлом как себя самих, так и Конгрегации; во все время допроса солдат и уже засыпающей девочки Курт спиной чувствовал их ехидные взгляды. Эксперт, косящийся в их сторону настороженно, явно воспринимал это лишь на свой счет, оттого волнуясь и полагая немыслимые силы на то, чтобы держать себя в руках; в разговоры он не лез, оставаясь в стороне во всех смыслах – его неподвижная фигура застыла на пороге подле Бруно, чье полное участие в текущем расследовании, кажется, окончательно было принято как факт.
Беседы и обсуждения завершились, когда за узкими окнами башни брезжил холодный, мутный октябрьский рассвет; и когда Томас Штойперт уже готов был покинуть Друденхаус, на головы усталых, полусонных следователей обрушился удар. По сообщению солдата магистратского патруля, примчавшегося, запыхавшись, минуту назад, прямо у стен Кёльнского собора было найдено тело девочки десяти или одиннадцати лет – в том же виде, что и тела́, обнаруженные ранее.
Это уже было откровенным вызовом и насмешкой; если прежде убитых находили в местах пусть и не потаенных, но хотя бы укрытых от взоров горожан достаточной их отдаленностью от больших улиц, от домов и площадей, то теперь тело было брошено на виду, издевательски открыто и бесцеремонно. А это, заметил Ланц, вмиг растерявший всю свою веселость, лишний раз подчеркивает безнаказанность преступников и совершенную беспомощность Друденхауса, взявшего на себя миссию восстановления порядка.
Эксперт, по умолчанию прибывший вместе со всеми на место нового происшествия, не проронил ни слова – косясь в сторону развороченного, точно потрошеная птица, тела, около минуты тот маячил чуть в стороне, белея и давясь, и в конце концов бегом метнулся в сторону, к шиповниковым кустам, бывшим некогда гордостью кёльнского архиепископа, а теперь одичавшим и поникшим. Кашель и плевки вперемешку со сдавленными стонами доносились долго, и к следователям Штойперт возвратился бесцветным и чуть пошатывающимся. На то, как дознаватели ходят вокруг тела, переговариваясь и присаживаясь подле оного на корточки, указывая вовнутрь друг другу, тот смотрел с плохо скрытым омерзением и почти ужасом, зажав губы ладонью и содрогаясь. Дабы встряхнуть его и занять чем-то кроме созерцания искореженного тела, Курт, оставив прения и выяснения отношений в стороне, призвал Штойперта собраться и выяснить немедленно, здесь ли произошло убийство. Полезности для следствия в этом не было ни малейшей (по все тем же признакам, что и ранее, видно было и без разъяснений Густава Райзе или, тем паче, их новоиспеченного помощника, что тело было именно выброшено сюда, к стене собора, будучи изрезанным и оттого обескровленным в ином, по-прежнему не известном никому месте), однако хоть какое-то дело позволяло отвлечь уже совершенно зеленого в щеках эксперта от волнений его души и желудка.
На обращенные к нему слова тот отреагировал не сразу, вздрогнув, когда просьба была повторена почти в полный голос, в ранней утренней тишине прозвучавший резко и пронзительно. На то, как работает эксперт Конгрегации, Курт смотреть не стал, хотя ему никогда еще не доводилось видеть ничего подобного – сегодня любопытство отступило, уступив место иным чувствам. Сегодня главным было – не сорваться, получив после, казалось бы, обнадеживающих новостей и событий этой ночи столь ощутимый пинок; сейчас он едва сдерживал в себе слова, которым не место было подле Господнего храма, подле усопшего, да и попросту при людях.
На сей раз осмотр места прошел скоро, и тело, накрытое мешковиной, увезли в Друденхаус быстро и даже спешно, дабы оное не попалось на глаза кому-либо из ранних прихожан или священства; дознаватели брели следом понуро и мрачно, не обсуждая вслух мысль, засевшую в мозгу каждого из них. Остатки платья на теле убитой позволяли судить о статусе ее родителей, столь же низком, как и положение семьи девочки, перехваченной у неведомых убийц этой ночью; и если прежние жертвы были опознаны тотчас, то теперь надежда отыскать среди своих кого-то, способного определить личность покойной, была крайне мала, чтоб не сказать – невероятна. А это означало, что придется искать ее родных, что невозможно сделать, не привлекая внимания почти всего города, либо же просто ждать, кто из горожан поднимет шум, ища свое пропавшее чадо, – а шум в свете происходящего в Кёльне будет немалый. И оба варианта лишат служителей Друденхауса возможности переговорить с родителями по-тихому, убедив не будоражить народ напрасными истериками и, не приведи Господь, нехорошими высказываниями.
Томас Штойперт в Друденхаус не возвратился; от собора он, все так же ни слова не говоря, ни с кем не попрощавшись и ничего никому не объяснив, двинулся по улице прочь, переставляя ноги медлительно, почти опасливо и вдумчиво.
В рабочую комнату майстера обер-инквизитора для отчета о произошедшем направился только Ланц; прочие, не сговариваясь, миновали коридорный поворот, даже не повернув в его сторону головы. Сейчас, пояснил Курт на вопросительный взгляд помощника, любая беседа с начальством бессмысленна и лишь будет очередным топтанием в луже грязи, в которую Друденхаус вмазался теперь уже по колено – никто из них не в состоянии сказать ничего нового и дельного, и Керн, понимая это, на сей раз будет свирепствовать и бесноваться, срывая на подчиненных злость на неведомых убийц, на весь мир, на себя самого и собственную беспомощность; и лучшее, что пока остается, это дождаться окончания работы прибывшего столь своевременно эксперта.
Об отдыхе не шло и речи – невзирая на бессонные сутки и омерзительный гул в голове, при мысли о постели Курт раздраженно морщился, понимая, что вместо здорового сна обретет только лишнюю головную боль, полумертвое забытье и вязкие, гнетущие видения, ибо попытки увидеть, понять хоть что-то не прекратятся и тогда, как это неизменно бывало прежде.
Вечер, проведенный в «Кревинкеле», и ночь без сна, однако, изрядно утомили, и организм требовал явить к себе хотя бы какое-нибудь внимание вроде, к примеру, хорошего завтрака. Мысль отправиться в снимаемую им комнату Курт отринул, невзирая на сердечность и заботливость своих хозяек – или, напротив, именно поэтому: матушка Хольц, подавая снедь, явно будет капать в нее слезами и причитать над нелегкой долей «бедного мальчика» и зверствами «этих безбожников», а ее племянница – коситься исподлобья и тяжко воздыхать (в чем, однако ж, сам и повинен). Посещение какого-либо из трактиров Кёльна также выглядело весьма сомнительным в исполнении: горожане станут осаждать майстера инквизитора расспросами, а если и нет, если и не будет ничего произнесено гласно – так или иначе он будет ощущать направленные в спину взгляды, полные ожидания, нетерпения, кое-где даже злости и раздражения. Единственным приемлемым вариантом оставался маленький трактирчик неподалеку от университета; студенты, невзирая на всю уже упомянутую сегодня вольность в помыслах и общении, все же были окружением более безопасным и менее действующим на нервы. Этих хоть можно будет открыто послать, если вдруг внимание к персоне и делам господина следователя станет излишне настырным. Ну, а кроме того, в сравнении с прочими заведениями Кёльна, хозяин «Веселой кошки» непостижимым образом исхитрялся совмещать пристойное качество еды и питья с весьма сносными ценами, что для Курта было фактом немаловажным – затраты на поддержание жизнеспособности его подопечного, набавляемые к обычному его жалованью, вычислялись, ad imperatum
[65]
, исходя из расценок, принятых для заключенных, а аппетиты у Бруно были, как у самого натурального вольного горожанина со здоровым организмом. В последний раз, отсылая в академию очередной из многочисленных своих прошений о даровании помощнику вполне заслуженной, по его мнению, долгожданной свободы, господин следователь, завершая составленный строго и четко текст, не преминул заметить словами простыми и отчасти бесцеремонными, что искусство создавать монеты из сухих листьев – запретно и противозаконно, караемо служителями Конгрегации, а оттого ему, инквизитору второго ранга, отнюдь не свойственно, и, коли уж вышестоящие никак не желают избавить его от приписанного к нему намертво захребетника, стоит озаботиться хотя б тем, чтобы упомянутое искусство майстеру инквизитору не пришлось постичь, не имея иного выхода…
