Сегодня все еще не спится, потому что после вчерашнего всякий миг ждешь, что кто-нибудь подберется по-тихому, хотя понятно, что именно потому наезжать и не станут какое-то время – вчера в некотором роде было доказательство тому, что ты имеешь право дышать здесь, вчера ты это право купил кровью, зубами, как зверь в лесу. Только это все равно не успокаивает. Все равно боишься. Все спят давно, а ты, как заяц, сидишь в углу и боишься до усрачки. Потому что всегда есть кто-то сильнее, от этого никуда не деться. Что бы там ни было, все равно ты маленькая зеленая сопля. Тощий, задрипанный, мелкий лохмотник, который может, конечно, оторваться на более младших, отводя душу, но перед большинством вокруг – пустое место. Тля. Эту тлю в любой момент можно вот так просто – ногтем; и ничего не останется. И главное – а кому от этого станет хуже? Если вдруг сегодня, когда бояться устанешь и все-таки заснешь, наконец, кто-нибудь в самом деле перережет глотку – а кто назавтра вспомнит, что вот, был такой, Бекер? Финк, может, кому по зубам съездит, скажет, что хорошего парня кончили. И все? Был человек – нет человека? Выть хочется. Забиться в свой угол подальше и взвыть. Правда, тогда точно порешат. Все вместе. Чтоб на нервы не давил – как одного из новичков недавно, который неделю подряд каждую ночь ревел, как девчонка; надо правду сказать, это реально бесит. В конце концов, кому тут совсем не упало, – может валить ко всем чертям. Нет – вживайся. Главное, перетерпеть. С другой стороны, терпишь вот уж больше года, а что-то радости мало. Забываешь об этом, конечно, когда дело удачное провернешь или, как вчера, когда докажешь, что ты – хозяин над своей жизнью и чужой, что главное, а только, когда кровь успокоится, когда остынешь, – все равно тоскливо. Воешь – мысленно. Может, потому все такие и нервные – вслух не выскажешь, не принято, а про себя каждый думает, что все ведь может быть и по-другому, иначе все как-то может быть. Могло бы, хотя б. Если б предки не перемерли, если б… если б…
Хочешь – не хочешь, а думаешь. О том, к примеру, что – и у тебя все могло бы по-другому быть, если б, к примеру, тетка оказалась не старой сукой, а заботливой родственницей. Как это – по-другому – неизвестно, но только по-другому. Совсем. Чтоб – не так. Чтоб – не здесь. Ведь могло же быть так, чтобы – не здесь. Может же так быть? Ведь может быть, может. Не здесь. Не здесь. Не здесь. Здесь вообще что-то не так. Здесь все не так. Этого «здесь» вообще быть не должно. Этого «здесь» быть не может; почему – непонятно, но – не может. Что-то не так. Вокруг что-то не так, что-то не на месте, и как прежде этого не замечал, что – не на месте что-то? Как раньше не понял?..
Голова болит; смертельно болит голова, словно лбом приложили о камень. Это – знакомо, это в порядке вещей; такое бывает, когда что-то заметил, но не задержал внимания, и теперь сам себе пытаешься указать, что именно, и сам себя не можешь услышать. Когда предрассудочно, подспудно что-то давит на мысли. Когда вот-вот увидишь, надо только чуть напрячь мозги. Надо только понять, что не так. Почему все не так. Почему чего-то не хватает. Что-то не на своем месте. Не в том месте. Почему ты сам не на своем месте…
Не в том месте и не в то время…
В голове словно бы взорвался вдруг огромный кувшин с маслом, орошая внезапно пробудившийся рассудок обжигающими каплями, встряхнув мозг, точно игральную кость в стакане; тряханув – и разом установив на место. На свое место. В свое время. В свои мысли.
Дождь. Река. Град в лицо. Погасший под дождем костер. Грязь под ногами. Оружие в этой грязи – брошено шагах в трех в стороне. И – сам там же, в той же слякоти, сжавшись в комок, как когда-то давно сжимался, затиснувшись в угол, мальчишка из заброшенных кварталов Кёльна, которым он едва не стал снова, кажется что – окончательно, навеки, бесповоротно. Словно вновь вернулся туда и в тогда – не в мыслях, не в видении, а наяву, ощущая всей кожей старый камень стен, пыльного пола, слыша запахи, звуки – всё. Словно кто-то вот так просто, незаметно, но неуклонно ввел в те дни, в ту жизнь, как в соседнюю комнату, и дверь за спиною почти захлопнул…
Кто-то. Кто-то рядом.
Рядом – враг; это единственное, что есть общего в обеих жизнях. На это разум переключился тотчас и без усилий.
Пробудить тело оказалось сложнее – подняться сразу не вышло, и Курт, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны, дополз до брошенного арбалета, как сумел, на четвереньках, упираясь в осклизлую землю затекшими руками. Приклад в пальцах едва почувствовался, и голова чуть не покатилась сама собою на сторону, когда тяжело, пошатываясь, поднялся-таки на ноги, уже не таясь – не стре́лы, судя по всему, оружие его неведомого врага…
Опровержение его вывода пришло немедленно – со знакомым коротким свистом пропоров воздух, тяжелый снаряд ударил в землю позади него, и Курт, уже в который раз за последние несколько минут, шлепнулся в холодную грязь, все еще не до конца владея затекшим телом и понимая, что, не промажь тот сейчас, этот болт пришпилил бы его к месту, как беспомощную пьяную муху.
– Ты гляди, какой, твою мать, талантливый… – пробормотал Курт, злясь на себя, на невидимого противника, на все еще отсутствующих Ланца и Бруно, тщетно силясь определить, сколько же на самом деле минуло времени с того мига, как оба скрылись в том полуголом леске.
Лежать в хлюпающей луже в невысокой серой траве он продолжал неподвижно, пытаясь понять, откуда прилетела стрела, и осторожно сжимая и разжимая пальцы, чтобы вернуть им подвижность; в безмолвии и безлюдье протекла долгая минута, прежде чем неподалеку, из-за поросшего низким кустарником взгорка, послышалось насмешливое:
– Майстер инквизитор! – Голос выждал, не то ожидая ответа, не то подбирая слова, и продолжил все с той же насмешкой: – Не пытайтесь прикинуться – ни мертвым, ни раненым вы не являетесь. Я бы почувствовал. Бросьте; не разочаровывайте меня, я был о вашей смышлености лучшего мнения.
– Зараза… – прошипел Курт сквозь зубы, понимая, что там, за пологим скатом и ветками, увидеть и тем более достать своего противника он не сможет; однако то, что оный противник пошел на контакт, обнадеживало – кажется, ему их наметившаяся позиционная баталия была не на руку.
– Может быть, – продолжил голос, – вы не станете упорствовать и просто отдадите мне эту флейту?
– А мне взамен позволят уйти? – уточнил он, сползая в сторону, дабы попробовать подобраться к взгорку справа. – Слабо верится.
– А у вас выхода нет, майстер инквизитор, – откликнулся тот; Курт усмехнулся:
– Да неужто? Я ведь могу торчать возле этой могилы до Второго Пришествия. Вам-то, я так посмотрю, эта идея не слишком по душе, а?
– Просто отдайте мне флейту, – повторил голос уже серьезно. – И можете уходить на все четыре стороны. Я не привык делать дважды столь выгодные предложения.
Итак, «я», отметил Курт, сдвинувшись еще на полшага в сторону. «Мне», «я»; не «мы». Стало быть, кроме них двоих здесь нет никого, а это значит, что можно смело оставить инструмент не слишком покойного углежога без присмотра – ненадолго; а много времени и не потребуется, или все выйдет быстро, или не выйдет вовсе…
