В сторону говорящего холмика он выстрелил вслепую, никуда особенно не целясь и ни во что не надеясь попасть; вскочил, матерясь на громко хлюпающую под ногами грязь и всеми силами пытаясь не упасть, дабы успеть преодолеть разделяющее их расстояние за те мгновения, что противник будет лежать, как и он только что, ничком, радуясь, что не попал под выстрел, и ожидая следующего. Когда до пригорка осталось несколько шагов, на мгновение вновь что-то всколыхнулось в мозгу; на миг напрочь, без остатка, забылось все, что вершится здесь и сейчас, как, бывает, тотчас изглаживается из памяти то, как потянулся с утра или махнул рукой, отгоняя назойливую пчелу, – на одно мгновение словно бы перестало быть существенным все происходящее, перестало быть существующим… Наваждение ушло, не успев закрепиться, вцепиться холодными когтями в разум – завалившись на бок при крутом повороте у подножья холмика, Курт спустил струну снова, снова в никуда, лишь бы противник отшатнулся, лишь бы нарушить его сосредоточенность, лишь бы дать себе еще два мига на то, чтобы вскочить, оскальзываясь в мокрой земле ладонями, пробежать последние четыре шага до сидящего на земле человека и с ходу, не раздумывая, влепить ногой под челюсть, от души, выместив в этом ударе всю накопившуюся за этот муторный день злость, запоздало спохватившись, что, возможно, перестарался, когда тот, не выронив ни звука, отлетел назад и замер, раскинув руки.
Мгновение Курт стоял неподвижно, переводя дыхание и уставившись арбалетом в неподвижное тело, не сразу сумев переступить вновь онемевшими ногами и приблизиться к противнику; новая попытка ввергнуть его в ту, другую реальность, увести снова в прошлое, пусть и не удалась всецело, однако выбила из колеи, и сейчас руки мелко подрагивали; хотя, быть может, это был лишь припозднившийся испуг от его спонтанной, опасной и, прямо скажем, не слишком благоразумной выходки, которая вполне могла окончиться и по-другому…
На краю видимости, схваченное боковым зрением вскользь, возникло движение; Курт вздрогнул, вскинув арбалет и развернувшись, едва сумел удержать палец на спуске, чуть не всадив болт в Ланца или подопечного, вышедших, прихрамывая, из близкого леска. Увидя его, оба заковыляли быстрее, и Курт, облегченно выдохнув, опустил руку, лишь теперь расслабившись окончательно. Оба были на ногах, он сам – жив, на земле лежал готовый к допросу пленный, и на время можно было успокоиться, невзирая на окончательно утвердившийся как непреложный факт тяжелый град, лишь чуть стихшие ветер и дождь, погасший костер и еще предстоящую возню с неведомо что могущим выкинуть Крысоловом.
* * *
Не дожидаясь напарников, Курт присел перед бесчувственным телом, первым делом сняв с него ремень с коротким клинком; бросив мимолетный взгляд на валяющийся рядом арбалет, он вздохнул, лишь сейчас поняв, отчего тот больше не стрелял, перейдя к соблазняющим речам, – арбалет, по всему судя, принадлежит не ему, подобран у убитого Ланцем стрелка, и заряд был всего один – тот самый, благополучно миновавший майстера инквизитора у могилы хамельнского углежога. Знать бы – можно было б не играть в бойца зондергруппы, приблизиться попросту, шагом, ничем не рискуя, не валяясь лишний раз в грязи и не суетясь. Возвратиться бы в это прошлое и переиграть…
Сняв клинок, Курт приспособил оружейный ремень беспамятному чародею на руки, завернув их за спину, ремень от штанов – на ноги, лишь после этого занявшись осмотром собственно самого тела, дабы убедиться в том, что тот не намерен отойти к своим дальним предкам здесь же и сейчас.
– Magnus Dominus
[141]
. – Ланц, приблизясь, остановился рядом; голос у сослуживца был сорванный и утомленный – видно, сегодняшний день ему тоже особенного удовольствия не доставил и сил отнюдь не придал. – Неужто живой?
– Это радость за мое или за его самочувствие? – уточнил Курт, и тот покривил губы в усмешке, отмахнувшись:
– Тебе-то что сделается… Сдается мне, ты ему челюсть своротил; как говорить будет?
– Сломал пару зубов, – возразил Курт, поднимаясь, и ухватил связанного за воротник. – Подсоби.
Бруно, когда они возвратились к угасшему кострищу, опустился наземь, молча кривясь и держась ладонью за ногу – чуть выше колена багровел короткий неглубокий порез; увидя такой же над тем же коленом сослуживца, Курт невольно улыбнулся.
– Перевяжитесь, – посоветовал он наставительно. – К прочим радостям не хватало еще заражения – в этой грязи, небось, такое водится… Что супишься? Такая пустяковина – вполне для первого в жизни боя простительно. Радовался бы.
– Я только что убил человека, – тихо отозвался подопечный; на Курта он не смотрел, глядя на то, как вода, окрашиваясь алым, сбегает по ноге в землю. – Не вижу, чему здесь особенно радоваться.
– Святой Бруно снова за свое… – вздохнул он, мельком переглянувшись с Ланцем. – На сей раз все еще проще, чем когда бы то ни было: не человека, а врага. Он – или ты. Не сожалеешь же ты, в самом деле, что не подставил ему вместо ноги шею?
– Я не помешался настолько, чтобы не осознавать разницы между тупым убийством и самозащитой, – покривился Бруно болезненно. – Вот только не жди, что я начну прыгать от радости; так ли, иначе ли, занятие это не из приятных. Наверняка тебе это известно лучше, чем кому-то из нас.
– Перевяжись, – повторил Курт, отмахнувшись. – О грехах человеческих после договорим.
– А мои труды – все прахом? – кивнув на угасший костер, с напускной обидой вздохнул Ланц, уже успевший снять со своего убитого жеребца дорожную сумку; на придавленных неподвижной тушей голубей в узкой клетушке он взглянул озабоченно, однако промолчал, убедясь в том, что вторая пара, подвешенная к седлу другого коня, цела и невредима. Все это время похвально державшиеся курьерские лишь теперь начали нервно перетаптываться, пофыркивая и тряся головой – видно, и их терпению, наконец, наставал предел. – Теперь все сначала; а сколько сил было положено…
– А главное – ценного продукта израсходовано? – договорил Курт, и сослуживец с улыбкой пожал плечами, накладывая повязку прямо поверх штанины. Он покривился. – На рану плеснул бы.
– Обождет. После; сейчас эта бесценная субстанция потребуется, чтобы заново разжечь огонь, который ты благополучно профукал.
– Посмотрел бы я на тебя на моем месте, – огрызнулся Курт, мельком бросив взгляд на все еще бесчувственного пленного, и, присев на корточки перед Бруно, не слишком ловко управляющегося с перевязкой, отвел его руки в сторону. – Дай сюда; ты себя покалечишь.
Процедуру, учиняемую над ним, подопечный снес почти стоически, хотя несколько насмешливых взглядов и было брошено в его сторону Ланцем, уже суетящимся подле залитого водой и разбитого градом кострища; однако ни он, ни Курт над этой и в самом деле пустяковой раной больше не подтрунивали и ни слова издевки не произнесли.
Огонь разгорелся довольно скоро, и к последней, главной стадии операции давно уже можно было приступить, однако никто не высказал этого вслух, посвятив несколько долгих минут подробному обсуждению произошедшего. Выслушав рассказ сослуживца о его странном противнике, Курт поведал о своем, ясно понимая, что этот спокойный, точно бы все уже позади, беспечный разговор есть необходимая всем им короткая передышка, нужная не столько телу, хотя и оно уже давно взывало о милости, но более – нервам, мыслям, рассудку перед тем, как все это продолжится. Возможно, все окончится просто – брошенная в огонь флейта вспыхнет, быть может, ярче обыкновенного куска дерева, а возможно, и попросту сгорит, как этому дереву и полагается. А может статься, что беготня под редким дождем, частым градом и постоянным ветром, лежание в грязи и воде повторятся еще не раз; и, как знать, помогут ли…
