Она отошла в сторону, и Себастьян, подойдя к сыну, обнял его и поцеловал в лоб. Он задержался, и Логан отвернулась, не желая вмешиваться в сокровенное. Ей хотелось бы заверить Себастьяна в том, что Николасу лучше в объятиях отца, но только на собственном опыте она знала, что в такие минуты ничего не помогает. Ничьи руки не могли вытащить ее из ледяной преисподней, когда она туда проваливалась.
Перед тем как выйти из палаты, Отто подошел к полке над кроватью и включил стоящий на ней радиоприемник. Палата наполнилась звуками симфонии Сибелиуса.
— Уходим, — сказал он Меер.
Когда они вышли на улицу, Себастьян свернул на дорожку.
— Вы не возражаете, если мы немного прогуляемся?
Меер с готовностью согласилась, в основном потому что он этого хотел, а она всем сердцем стремилась хоть как-то облегчить боль, наполнявшую его глаза.
— Я обратила внимание, что вы включили в палате радио, — начала Меер, возвращаясь к теме его сына, единственной, была она уверена, на которой в настоящий момент мог сосредоточиться Себастьян.
— Николас всегда очень любил музыку. Даже еще когда был совсем маленьким. Наверное, именно тогда я был самым счастливым человеком на свете… когда мой сын сидел и слушал музыку, которую я для него исполнял.
— Вы по-прежнему играете для него?
Себастьян кивнул.
— Николас меня вроде бы не слышит, но все же его пение подстраивается под ритм моей музыки. Я договорился с медсестрами, чтобы у него в палате установили приемник, настроенный на станцию, передающую классическую музыку, и когда мое выступление транслируется по радио, они любезно включают приемник и говорят Николасу, что это играю я. Надеюсь, когда-нибудь музыка проникнет к нему в сознание.
— Сила музыки…
— Вы не заметили в Николасе ничего подобного тому, что испытывали сами?
— Я никогда настолько не теряла связь с окружающей действительностью.
— Ваш отец считает, что у него то, что Малахай Самюэльс называет «провалом в прошлое».
Меер кивнула.
— Он описывает это как прорыв плотины. Обилие хлынувших воспоминаний затапливает сознание.
— И то же самое происходило с вами?
— Нет. Я имела дело лишь с тонким ручейком фальшивых воспоминаний, выдуманных только мной.
— Ваш отец познакомил меня через электронную почту с Малахаем Самюэльсом, и я дважды разговаривал с ним по телефону. Я хотел заплатить ему, чтобы он приехал сюда и занялся Николасом, но он ответил, что в настоящий момент не может покинуть Соединенные Штаты.
— Все это осталось в прошлом. Больше того, Малахай завтра приедет в Вену, чтобы в среду принять участие в аукционе. Быть может, вам удастся убедить свою жену допустить к Николасу еще одного, последнего постороннего.
Они подошли к маленькому пруду, окруженному высокими соснами, наполнившими воздух ароматом ментола и отбрасывающими холодные синие тени. Подобрав шишку, Себастьян с удивительной жестокостью швырнул ее в пруд, разбивая серебристую спокойную гладь сердитым всплеском. От места падения разошлись концентрические круги; они все увеличивались и увеличивались до тех пор, пока, наконец, не исчезали.
— Малахай вам помог?
— Если вы имеете в виду, помог ли он разобраться в происходящем, то нет. Но Малахай научил меня справляться с приступами. А ведь до встречи с ним они буквально парализовали меня.
Вдруг Меер споткнулась о ветку, и Себастьян подхватил ее, не давая упасть. Она успела почувствовать мимолетное прикосновение его пальцев на своей руке.
— Куда мы направляемся? — спросила молодая женщина.
— Я думал, что раз уж мы здесь, я покажу вам церковь, построенную Вагнером. Она очень красива. Наверное, единственная стоящая вещь во всем этом отвратительном месте.
Они двинулись дальше, и Меер старалась, как могла, отвечать на расспросы о том, что она чувствовала в детстве.
— Наверное, вам было очень страшно, — наконец сказал Себастьян, и в его голосе прозвучало столько сочувствия, что у Меер запершило в горле.
«Мне и сейчас страшно», — едва не вырвалось у нее. Однако это означало бы высказать вслух то, в чем она не хотела признаваться. Ни Себастьяну, ни даже себе самой.
ГЛАВА 27
Кельты — бесстрашные воины, так как одна из их основополагающих догм гласит, что человеческая душа не прекращает существовать, а после смерти переходит из одного тела в другое…
Юлий Цезарь
Вена, Австрия
Воскресенье, 27 апреля, 15.00
Остановившись на небольшой площади, Себастьян указал на каменную лестницу и начинающуюся за ней улочку.
— Это Мёлькер-Бастей, где какое-то время жил герр Бетховен.
По дороге назад в город Отто, все еще подавленный встречей с сыном, спросил Меер, хочет ли она посмотреть мемориальную квартиру Бетховена, о чем они говорили вчера. Молодой женщине было стыдно и дальше отнимать у него время, но Себастьян проявил настойчивость, заверив ее в том, что развеяться нужно не только ей, но и ему. И вот теперь, когда они практически приехали, музыкант снова взял на себя роль гида.
— В Вене Бетховен в разное время успел пожить больше чем в сорока квартирах. Ему приходилось часто менять жилье, потому что он очень шумел и хозяева его выселяли. Это одна из немногих его квартир, открытая для широкой публики. Остальные находятся за городом.
Как и полагается человеку, серьезно занимавшемуся музыкой, Меер была знакома с основными фактами: Бетховен, родившийся в Германии, большую часть своей взрослой жизни прожил в Вене. Заболевание органов слуха, что в конечном счете привело к полной глухоте, нисколько не сказалось на его гениальном творчестве; он написал свои величайшие симфонии, не имея возможности их услышать.
Обведя взглядом длинный ряд примыкающих друг к другу похожих зданий одинакового кремового цвета, Меер остановилась на доме номер восемь, украшенном австрийским флагом. Она осмотрела свежевыкрашенный фасад, ища те места, где проступала история. Ее внимание привлекли окна в причудливых переплетах на шестом этаже.
— Вот что мне больше всего нравится в Вене, — заметил Себастьян, когда они двинулись дальше вверх по переулку. — Улицы, где ничего не менялось на протяжении вот уже двухсот лет. Здесь практически все выглядит так, как выглядело во времена Бетховена.
На остроконечную крышу здания сел голубь. Затем еще один. Вскоре за Отто и Меер уже наблюдала целая воркующая аудитория.
— В своем дневнике, — продолжал Себастьян, — Бетховен записал, что каждый день совершает длительные пешие прогулки, потому что, как ему кажется, когда он двигается, ему становится лучше. Я отчетливо представляю себе, как он выходит из двери в долгополом сюртуке и скрывается, спустившись по этим ступеням. К тому времени как музыкант поселился здесь, он уже был достаточно знаменитым, прохожие на улице узнавали его, провожали взглядом. «Это герр Бетховен, наш композитор», — перешептывались они у него за спиной.
