— Переговорил с Чаком Хитчкоком — детективом, который вел это дело. Он сказал, что они проверили заявление тетки, съездили домой к матери Аманды, поговорили с ней.
— Поговорили? С Амандой?
— Ага. Заявление оказалось липой.
— С чего бы Беа стала выдумывать?
— О, эта Беа просто пупсик. Мать Аманды — как там ее, Хелен, что ли? Так вот, Беа к ней приближаться не имеет права, решением суда. После того как у нее самой сын помер, она слегка умом трону…
— Стоп, чей сын?
— Сын Беатрис Маккриди.
— Он жив-здоров, в «Монументе» учится.
— Нет, — медленно произнес Ричи. — Не учится. Он умер. В прошлом году он вместе с парой друзей ехал в машине — хотя по возрасту им за руль садиться было нельзя. Пить им тоже рановато, но они выпили. Проскочили на красный — у подножия того здоровенного холма, где когда-то еще стояла больница Святой Маргариты. Ну вот на Слоутон-стрит их и расплющило автобусом. Двоих убило, а двое теперь ходить и говорить одновременно не в состоянии. Один из погибших — Мэттью Маккриди. Я вот прямо сейчас в наш веб-архив зашел. Дата — пятнадцатое июня прошлого года. Ссылку прислать?
Глава 5
Когда я вышел из метро и направился домой, голова у меня все еще кружилась. Закончив разговор с Ричи, я щелкнул на ссылку, которую он мне прислал, — статья с четвертой страницы, прошлый июль. Четверо ребят нагрузились «Ягермайстером», накурились, решили прокатиться с ветерком. У водителя автобуса даже на гудок нажать времени не было. Гарольд Эндалис, 15 лет, парализован ниже пояса. Стюарт Беррфилд, 15 лет, парализован от шеи и ниже. Марк Макграт, 16 лет, скончался по прибытии в больницу Карни. Мэттью Маккриди, 16 лет, умер на месте. Я спустился по лестнице с платформы и по Кресент-авеню направился домой, вспоминая, какой дурью маялся сам в шестнадцать лет и как эта дурь могла — а по совести, и должна была — меня угробить.
Первые два дома по Кресент — одинаковые, маленькие белые кейп-кодские коттеджи — пустовали, пав жертвой ипотечного кризиса, который расползся по стране. Когда я проходил мимо второго из них, ко мне подскочил бомж:
— Слушай, брат, минуты не найдется? Я не попрошайка.
Он был невысокого роста, тощий и бородатый. Бейсболку, хлопковую толстовку и вытертые джинсы покрывал слой грязи. Несло от него так, что сразу было понятно — душ он принимал очень давно. Впрочем, в глазах у него не читалось характерной для торчков напряженности и истеричной злобы.
Я остановился.
— Чего тебе?
— Я не попрошайка. — Он поднял руки, как бы защищаясь от самой этой идеи. — Просто хочу это сказать.
— Ладно.
— Я милостыню не прошу.
— О’кей.
— Но у меня ребенок маленький, понимаешь? А работы никакой нету. Старушка моя болеет, а сыну-то всего только и надо что немного молочной смеси. А эта срань стоит под семь баксов, и я…
Я не видел, как его рука метнулась к моему плечу, но сумку из-под ноутбука он все-таки сдернул. И рванул изо всех сил к ближайшему заброшенному дому. В сумке находились мои заметки, собственно ноутбук и фотография моей дочери.
— Идиот, мать твою, — сказал я, не до конца понимая, кого имею в виду — себя или бомжа. Возможно, нас обоих. Кто ж знал, что у него такие длинные руки?
Я бежал за ним вдоль стены заброшенного дома, по вымахавшей по колено траве, раздавленным пивным банкам, пустым пенопластовым коробкам из-под яиц и разбитым бутылкам. Сейчас в этом доме, наверное, селились бездомные. Когда я был еще пацаном, тут жило семейство Коуэн. Затем — Урсини. А потом дом купила семья вьетнамцев, здорово его облагородившая. Когда отец семейства потерял работу (вскорости и жену его тоже уволили), они только начали ремонтировать кухню. У здания до сих пор не хватало одной стены — вместо нее на гвоздях висел кусок полиэтиленовой пленки, хлопавшей на вечернем ветру. Я выскочил на задний двор, до бомжа оставалось всего несколько футов, а на пути у него стоял забор из металлической сетки. Краем глаза я уловил движение слева от себя. Пленка разошлась в стороны, черноволосый парень вмазал мне по роже куском трубы, меня развернуло, и сквозь полотно я рухнул на пол так и не законченной кухни.
Не знаю, сколько я там валялся. Достаточно долго, чтобы заметить — за раковиной и из стен кто-то уже выдрал всю медь, какая там была. Достаточно долго, чтобы быть более-менее уверенным — челюсть не сломана, хотя вся левая половина лица одновременно и горела, и онемела, и из нее капала кровь. Я поднялся на колени, и в голове моей разорвалась начиненная гвоздями бомба. Все, что не находилось непосредственно передо мной, поглотила тьма. Пол заходил ходуном.
Кто-то помог мне встать, затем толкнул меня к стене, а кто-то еще засмеялся. Третий человек (он стоял подальше) сказал:
— Давай его сюда.
— Не думаю, что он может ходить.
— Ну, тогда тащи его.
Чьи-то пальцы как тисками сжали сзади мою шею, и меня провели в то, что когда-то было гостиной. Тьма отступила, и я смог разглядеть маленький камин — полку с него отодрали, вероятно пустив на дрова. Я уже однажды был здесь — когда Брайан Коуэн провел нас, таких же, как он, шестнадцатилетних пацанов, устроить налет на запасы спиртного, хранившиеся у его отца. Тогда под окном стоял диван. Сейчас на этом месте стояла унесенная из какого-то парка скамейка, а на ней сидел человек. Он смотрел на меня. Меня кинули на диван напротив него — загаженное оранжевое нечто, вонявшее, как мусорный бак за рестораном «Красный лобстер».
— Блевать будешь?
— Мне и самому это интересно, — ответил я.
— Я велел ему остановить тебя, а не бить трубой по морде, но он немного переусердствовал.
Теперь я смог разглядеть парня с трубой — стройный, черноволосый латинос в майке и армейских брюках цвета хаки. Пожав плечами, он похлопал трубой по ладони:
— Ну ой.
— Ой, значит, — сказал я. — Я это запомню.
— Хрена лысого ты запомнишь, пендехо, я тебе еще вмажу.
С логикой не поспоришь. Я перевел взгляд с шестерки на сидевшего на скамейке босса, ожидая увидеть накачанные в тюряге мышцы, выращенную в тюряге злобу и водянистые глаза. Вместо этого обнаружилось, что он одет в желто-зеленую клетчатую рубашку, черный шерстяной свитер и песочного цвета вельветовые брюки. А на ногах у него были парусиновые туфли Vans с узором из черных и золотых квадратов. Он выглядел не как уголовник; он выглядел как учитель физики в частной школе.
Он сказал:
— Я знаю, какие у тебя друзья, и знаю, в каких заварухах ты побывал, так что запугивать тебя — дело трудное.
Надо же. А я уже от страха чуть не обосрался. Еще я был в ярости и инстинктивно запоминал каждую примету этих двух типов, одновременно думая, как бы отобрать у латиноса трубу и засунуть ему в задницу, — но страшно мне было, это точно.
