— Пятьсот двадцать шесть тысяч долларов, — сказал я.
— Именно.
У меня завибрировал мобильник. Номер был незнакомый, и я убрал мобильник назад в карман.
— Вскоре после этого один из подручных Кирилла — полагаю, вы с ним встречались, — приходит ко мне и говорит, что я должен подать заявление на работу в службе социальной защиты. Оказалось, у них в отделе кадров — свой человек. Тоже отрабатывает долг. Я подаю заявление, он закрывает глаза на то, что мое имя есть в базе данных лиц, подвергавшихся судебному преследованию, и я получаю работу, которая значительно ниже моей квалификации. А несколько недель спустя, когда из моего кабинета уходит чрезвычайно милая беременная девушка четырнадцати лет, они звонят мне и говорят, что я должен договориться с ней насчет ребенка.
— Сколько тебе платят за одного младенца? — Голос Энджи был полон презрения.
— Они списывают тысячу с моего долга.
— То есть, чтобы полностью с ними расплатиться, ты должен отдать им пятьсот двадцать шесть младенцев?
Он покорно кивнул.
— И много еще тебе осталось?
— Работать и работать.
У меня снова завибрировал мобильник. Тот же номер. Я опять сунул телефон в карман.
Моя жена сказала:
— Ты же понимаешь, что, даже если ты достанешь им пятьсот двадцать шесть младенцев для продажи на черном рынке…
Он не дал ей договорить:
— …они все равно никогда от меня не отвяжутся.
— Именно.
Мобильник завибрировал в третий раз. Эсэмэска. Я раскрыл телефон.
«Привет, чувак. Сыми трупку. С уважением, Ефим».
Дре снова приложился к фляжке.
— Ты со своим мобильником как пятнадцатилетняя девчонка.
— Как скажешь. Ты у нас эксперт по пятнадцатилетним девчонкам.
Мобильник зазвонил. Я встал с дивана и вышел на крыльцо. Аманда была права. Отсюда отчетливо слышалось журчанье ручья.
— Алло.
— Привет, брат. Чё ты с «хаммером» сделал?
— Бросил возле стадиона.
— Ха. Здорово. Может, когда-нибудь увижу, как на нем Беличик разъезжает.
Сам того не желая, я улыбнулся.
— Чего звонишь, Ефим?
— Друг, ты сейчас где?
— Да тут, недалеко. А что?
— Думаю, может, пересечемся?
— Откуда у тебя мой номер?
Он громко и раскатисто рассмеялся.
— Знаешь, какой сегодня день? — спросил он.
— Четверг.
— Да, друг, четверг. А пятница — важный день.
— Потому что ты хотел, чтобы Хелен и Кенни кого-то нашли для тебя к пятнице.
На том конце провода раздалось хрюканье.
— Кенни и Хелен не смогли бы найти даже курицу в курином супе. Но ты… Я смотрел на тебя, когда стрелял по этой пидорской машине, и видел, что ты испугался. Любой бы испугался. Но еще я видел, что тебе интересно. Ты сидишь там и думаешь: если этот психованный мордвин не собирается меня замочить, на фига он в меня пушкой тычет? Ты из таковских.
— Из каковских?
— Которые не сдаются. Слушай, а что это за присказка про размер собаки?
— Ну, если дословно, то примерно так. Важен не размер собаки в драке, а…
— …размер драки в собаке. Ага.
— Типа того.
— Подозреваю, ты уже выяснил, где эта ненормальная. Аманда.
— С чего ты взял, что она ненормальная?
— Она нас обокрала. Для этого надо быть законченным психом. А если ты еще не знаешь, готов спорить на мешок мышей, что скоро узнаешь.
— Мешок мышей?
— Старая мордовская поговорка.
— А.
— Друг, где она?
— Позволь сначала кое-что у тебя спросить.
— Валяй.
— Что именно она у вас украла?
— Ты что, издеваешься?
— Нет.
— Решил приколоться над Ефимом?
— Ни в коем разе.
— А зачем задаешь идиотские вопросы? Как будто не знаешь, чего мы хотим.
— Откуда мне знать? Я знаю, что вам нужна Аманда, и…
— Аманда нам не нужна. Нам нужно то, что она украла. Некрасиво выходит, чувак. Это что же, Кирилл не может найти девчонку, которая украла его собственность? Ты знаешь про чеченов из соседнего квартала? Они уже над нами в открытую потешаются. Нам придется замочить одного-двух, просто чтобы они заткнулись.
— Так что же она все-таки…
— Младенца, мать твою! И крест. И мне нужно и то и другое. Если этот тупой картежник, который корчит из себя доктора, вернется на работу и добудет мне другого младенца, я отдам его Кириллу, и дело с концом. Он все равно разницы не заметит. Но если к выходным у меня на руках не будет креста и хоть какого-нибудь младенца, будет бойня.
— А взамен вы вернете мне Софи?
— Да ни хрена я тебе не верну. Мы тут не на базаре. Ефим говорит: верни младенца и крест. Ты возвращаешь младенца и крест. Иначе… Иначе мы пустим тебя на собачьи консервы. Вместе с твоей семьей.
С минуту мы оба молчали. На ладони, которой я с силой сжимал телефон, появилась красная полоса, а мизинец онемел.
— Чувак, ты еще живой?
— Пошел в жопу, Ефим.
Он снова издал хриплый смешок.
— Нет, чувак. В жопу пойдешь ты. И ты, и твоя жена, и твоя дочка. Которая в Саванне.
Я посмотрел на дорогу. На иссиня-черный асфальт. Такого же цвета, как деревья возле церкви. Спустившиеся с гор тучи нависали над телефонными проводами, протянутыми меж столбов вдоль дороги. В воздухе висела сырость.
— Думаешь, мы за тобой не следим? — спросил Ефим. — Думаешь, у нас нет друзей в Саванне? Чувак, у нас везде друзья. У тебя тоже есть другая — этот здоровенный поляк, у которого крышу снесло. Он вроде как защищает твою дочку. Ну, значит, мы потеряем пару человек, когда будем ее мочить. Это ничего. У нас людей много.
Я стоял на крыльце и глядел на дорогу. Когда я заговорил, мой голос звучал резче и грубее, чем обычно:
— Расскажи мне об этом кресте.
— Это Белорусский крест. Ему тысяча лет, если не больше. Некоторые называют его Варяжским, другие — крестом Ярослава, но мне всегда больше нравилось первое название. Белорусский крест. Эта штука вообще не имеет цены, чувак. Князь Ярослав заплатил этим крестом варягам, чтобы они убили его брата Бориса. В тысяча десятом или тысяча одиннадцатом году. Но потом, когда он стал правителем всей Киевской Руси, он так по нему тосковал, что послал других варягов убить первых и забрать у них крест. Он лежал у царя в кармане, когда в семнадцатом году его поставили к стенке и — бах! — вышибли ему мозги. Троцкий увез его с собой в Мексику. Он был при нем, когда ему ледорубом проломили голову. Этот крест много где побывал. А теперь он у Кирилла. И в субботу он собирается показать его своим гостям. Там будет вся крупная рыба. Настоящие гангстеры. Так что без креста ему никак.
