– Сирота я, сирота, – со слезами в голосе причитал Илья, –
никому не нужный, лишенный тепла родительского, заботы и ласки. Отец только о
себе думал: съемки, экспедиции, бросил меня, бедного, без внимания. Отчего я
пью? От горя и тоски…
Мне быстро надоели стоны, поэтому я спросила:
– Тебе сколько лет?
– Сорок, а что?
– Да то, что в этом возрасте многие люди сироты. Мог бы и
работать пойти!
Сказав последнюю фразу, я моментально пожалела о ней, а
Илья, воспользовавшись моей оплошностью, принялся педалировать иную тему.
Он гениальный, но непризнанный режиссер, может снимать
потрясающие картины, но в нашем кинобизнесе двух Волков не надо. Отец задавил
карьеру сына! Не позволяет мальчику развиваться, лишил его возможности
реализоваться, вот почему Илья пьет! От горя и тоски, живет, никому не нужный, мама
умерла, он сирота…
– Ты о Звонаревой рассказывай, – снова прервала я нытье
пьянчуги, – а то не видать тебе коньяка, как собственных ушей.
– Ладно, – неожиданно легко перешел к нужной теме Илья, –
отец мой ханжа, не пьет вообще! Ну лишь по праздникам, грамм пятьдесят. Скажи,
идиот?
Я только вздохнула. Жаба не поймет лебедя, они живут в
разных плоскостях.
Никита, в отличие от Ильи, совершенно не балуется
горячительными напитками. Одно время, правда, отец держал в доме бутылки, для
гостей, но потом, сообразив, что сын-алкоголик регулярно пользуется баром,
вынес из дома все, пахнущее спиртом, даже одеколона в ванной не стоит.
Представляете теперь, как удивился Илья, когда однажды,
открыв отцу дверь, обнаружил того пьяным в лоскуты.
– Папа! – пораженно воскликнул он.
К тому времени отношения между Ильей и Никитой были
безнадежно испорчены. Младшему никогда не приходило в голову говорить старшему
ласковое «папа», но удивление было столь велико, что Илья внезапно превратился
в маленького растерянного мальчика.
– Пошел вон, ублюдок, – проревел всегда интеллигентный
Никита и рухнул в коридоре у вешалки.
Илья и домработница перепугались еще больше. Кое-как они
подняли каменно-тяжелое тело главы семьи и уложили на кровать.
Пораженный до глубины души Илья в тот вечер сам не стал
прикладываться к бутылке, лег спать трезвым. Но утром он испытал еще большее
удивление: не успели большие часы в кабинете пробить семь раз, как в дверь
позвонили, и в прихожей появился Олег Ремизов, самый близкий приятель Никиты.
Увидав Ремизова, Илья просто лишился дара речи.
Дело в том, что Олег много лет назад попал в автомобильную
катастрофу и с тех пор ездит в инвалидной коляске. Ремизов работает
переводчиком, он востребован и имеет неплохой заработок, но Москва не
приспособлена для человека, которого злая судьба лишила возможности двигаться
самостоятельно. Двери в лифты узкие, пандусы повсеместно отсутствуют, о том,
чтобы спуститься в метро, и речи быть не может. Ремизов основную часть времени
проводит на даче, рукописи для перевода ему присылают с курьером. Никита часто встречался
с Олегом, ездил к нему за город, когда-то брал с собой и маленького Илью, но
Олег приехал на квартиру к старому другу лишь один раз, в день смерти жены
Никиты. Илья, хоть и был совсем крошкой, очень хорошо помнил, как после поминок
двое крепких мужчин на руках снесли Ремизова вниз, инвалидная коляска не вошла
в лифт и не проехала по лестнице. И вот сейчас Олег вкатывается в холл, теперь
у него было импортное кресло на колесах, узкое, компактное, легкое.
– Где Никита? – сурово спросил он.
– В кабинете или спит еще, не знаю, дядя Олег, – растерянно
пробормотал Илья.
Ремизов молча порулил по коридору, а Илья в глубокой
задумчивости отправился на кухню, но до пищеблока пьяница не добрался, его
мучило жуткое любопытство. Что случилось у отца? Отчего он вчера назюзюкался до
потери пульса? С какой стати затворник Ремизов покинул свою фазенду?
Сняв тапочки, Илья на цыпочках подкрался к двери комнаты
отца и приник ухом к замочной скважине.
– Все знает, – послышался тихий голос Никиты, – все! Имеет на
руках документы.
– Обещает отдать?
– Да, в обмен на съемки Звонаревой. Какой подлец, мерзавец,
негодяй.
– Давай не будем сейчас оценивать моральные качества других.
– Ты презираешь меня, ты, который все знает и понимает! А
что же теперь говорить о других людях!
– Успокойся, я просто хотел сказать, незачем заниматься
самоедством, и потом… все давно умерли.
– Документы! Документы целы, – заорал Никита, – бумаги-то не
горят, оказывается, все сберегли, сволочи, подшили в папочки, сброшюровали. А
теперь представь вой, который поднимут газеты.
– Тише, – шикнул Олег, – не ори. Или хочешь, чтобы народ
оказался в курсе дела?
– Дома никого нет!
– Мне дверь Илья открыл.
– Он, как всегда, пьяный лежит.
– Выглядел трезвым.
– Ошибаешься, мое горе практически не бывает в разуме.
– Ладно, это бессмысленный спор. Не за чем бояться газет,
если рискнешь рассказать правду… Хочешь совет?
– Да, – тихо ответил Никита.
– Ох и испугался я ночью, когда ты, еле-еле ворочая языком,
позвонил, – протянул Ремизов, – подумал, инсульт тебя разбил! Как назло, машина
сломалась, пока такси за мной ехало, я чуть с ума не сошел, а ты, оказывается,
напился!
– Лучше посоветуй, как поступить, – перебил лучшего друга
Волк.
– Собери журналюг, побольше, и честно расскажи все, с самого
начала, с шестидесятых годов, про Веру, ну и так далее. Тебя поймут, к тому же
участники событий давно покойники.
– Богоявленский жив!
– Пустяки, он безумный старик.
– Окстись, Владлен нашего возраста.
– Так мы и есть старики, – засмеялся Ремизов, – поверь,
лучше упредить удар, пусть потом этот твой человек в черном губы кусает, ну как
шантажировать личность, которая все секреты сама растрепала.
– Нет, не могу! Меня проклянут.
– Кто?
– Бурмистров и Коган.
– Они умерли.
– А жены? А дети? А внуки? Господи, что я наделал, что!
– Никита, успокойся.
