Мне стало смешно.
– Действуй, может, получится.
– Я уверен в успехе, – воскликнул Пашка, – стопроцентно,
главное – ты не лезь!
Я хихикнула и поехала к Нине Алексеевне.
– Рукопись привезла? – воскликнула старуха, увидав меня на
пороге.
– Нет.
– Отправляйся назад.
– Я не имею права давать вам на прочтение неопубликованную
вещь.
– Зачем тогда явилась?
Я посмотрела на злое лицо Нины Алексеевны и приветливо
улыбнулась.
– Ради вас я нарушила одно правило, но через все остальные
переступить не смею. Я могу сообщить сестре: произведение плохое, сырое, более
того, клеветническое, если выпустишь его, будет огромный скандал. Наташа
послушается, и книга никогда не увидит свет. Я долгие годы дружила с Милой,
хорошо знаю вас и ее и поэтому пришла просто поговорить, память у меня
великолепная, факты изложу почти дословно. Может, впустите меня в комнату, или
в коридоре общаться станем?
– Входи, – другим, более любезным голосом сказала Нина
Алексеевна.
По хорошо знакомой дороге я дошла до кухни-столовой и села
на стул. Мать Милы устроилась напротив и, даже ради приличия не предложив
гостье ни чаю, ни кофе, велела:
– Говори.
– Владлена Богоявленского знали? Поэта советских лет?
– Тоже мне, Пушкин, – фыркнула старуха.
– Так водили знакомство с Богоявленским? Он пишет, что
Николай его бывший одноклассник и что сам Владлен в детстве буквально жил у
Шнееров.
– Ну верно, – нехотя подтвердила Нина Алексеевна. – Николай
Израилевич был из очень интеллигентной семьи. Отец его, правда, погиб, когда
сыну исполнилось то ли три, то ли четыре года, Израиля Шнеера уничтожили в
немецком концлагере. Мать Николая, Сара Абрамовна Шнеер, была скрипачкой, ее
сестра очень известным переводчиком, брат служил в каком-то НИИ, он имел
докторское звание. Жили мы все вместе, в огромной квартире на Арбате. Потом
старики умерли, мы с Колей и Милочкой остались втроем.
В былые годы в доме у Шнееров собирались творческие люди,
играли на фортепьяно и скрипке, поэты читали стихи, в общем, настоящий салон,
душой которого была Сара Абрамовна. Она более никогда не вышла замуж,
любовников не заводила, перечеркнула свою женскую жизнь жирной чертой и
воспитывала Николая, постоянно говоря мальчику:
– Живи так, чтобы бедный папа гордился тобой.
И Коля очень старался, боясь разочаровать маму. С первого
класса во всем был первый, получал одни пятерки, ходил в консерваторию на
концерты, а в свободное время лазил по полкам библиотеки.
Дед Николая, Исаак Шнеер, собрал колоссальное количество
томов, из-за любимых книг он, когда немцы подобрались к Москве, отказался
выезжать в эвакуацию.
– Значит, судьба погибнуть тут, – отвечал Исаак своим
знакомым, – в любимой квартире, на своем диване.
Но каким-то чудом дом, в котором жило не одно поколение
семьи Шнеер, уцелел. В него не попали ни снаряды, ни бомбы, а сам Исаак пережил
войну в столице СССР. Вскоре в родное гнездо вернулись и все его дети, кроме
отца Николая.
Семья Шнееров была религиозной, о своих привычках они не
распространялись, но обычаи соблюдали, правда, без фанатизма. Отмечали не
только еврейские, но и советские праздники, Седьмого ноября и Первого мая в их
квартире пахло пирожками точь-в-точь, как и у соседей.
Сара была умна, она рассказывала сыну не только историю
еврейского народа, но и русские сказки. А когда мальчику исполнилось семь лет,
мать сказала:
– Знаешь, в школе тебе лучше зваться Николаем, а не своим
родным именем.
– Почему, мамочка? – удивился малыш.
– Ну, оно трудно произносимо, – спокойно пояснила Сара, – и
потом, в СССР не все любят евреев. Ладно, ты уже взрослый и вполне можешь
узнать о геноциде.
Так, в семь лет Николай услышал о таких вещах, о которых
многие в СССР даже и не задумывались. Но, повторюсь, Шнееры были очень умными
людьми, поэтому Коля хорошо усвоил истину: антисемитизм интернационален, он
присущ и русским, и немцам, и французам, и эфиопам. Но среди и русских, и
немцев, и французов, и эфиопов больше нормальных людей, которые судят о
человеке не по национальности. Сара Абрамовна имела много друзей с фамилиями
Иванов, Петров, Сидоров и не стала спорить, когда единственный сын привел в дом
невестку – Нину Никитину.
Для Сары была важна не принадлежность к иудейской вере, а
искренность любви девушки и Николая. Естественно, Сара не имела ничего против
одноклассников Коли, в частности, Владлена Богоявленского, который почти каждый
день прибегал на огонек. Владлена влекли книги, собранные Исааком, и то, что
Богоявленский стал поэтом, в конечном итоге заслуга старика Шнеера, который дал
мальчику в руки не только Пушкина и Лермонтова, но и Блока, Брюсова, Бальмонта,
любовную лирику Маяковского и Есенина.
– Значит, утверждение Владлена о близком общении с Николаем
правда, – уточнила я.
– Да, – кивнула Нина Алексеевна.
– Тогда слушайте дальше, – воскликнула я и самозабвенно
начала лгать.
Чем больше абсолютного вранья выдавала я, тем сильней
раскрывались у старухи глаза.
– Какая наглая ложь, – заорала она в конце концов, – Николай
никогда не был стукачом!
– А Богоявленский утверждает иное!
– Коля был не способен рассказать в КГБ про рукопись
Владлена!
– Поэт пишет обратное.
– Он лжец!
– Вполне вероятно. Но доказательств нет.
– Николай Шнеер работал в НИИ!
– Помните название учреждения?
Нина Алексеевна заколебалась.
– Увы. Институт философии, истории и литературы вроде.
– Такого не было.
– Ну… Коля скончался в восемьдесят шестом, память меня
подводит.
– Он умер достаточно молодым?
– Да уж! – вздохнула Нина Алексеевна.
– А что с ним случилось?
– Ненужное любопытство!
– Да, конечно, простите. Только Богоявленский утверждает,
что Николай покончил с собой, якобы его совесть замучила!
