Я хлопаю в ладоши, чтобы призвать всех к вниманию.
— Друзья, — говорю я, — те из вас, кто облачен в костюмы персонажей, которых я назову, пусть встанут рядом со мной!
Я называю:
— Генрих Второй! Катрин де Медичи! Франциск Второй! Карл Девятый и Генрих Третий!
Имеет место возня в кулуарах. Пять человек предстают передо мной. Но моя схема не стыкуется, бикоз я имею двух Катрин де Медичи и трёх Генрихов Третьих.
— Великие умы всегда встречаются? — горланит Берю в сторону Генрихов.
Один из них обижается.
— Ну ты, противная, без насмешек, мне это действует на нервы! — манерно выговаривает он.
Мой Берю хмурит брови.
— Да он с закидонами! — громыхает он, на радость присутствующим.
— Как и настоящий Генрих Третий! — сообщаю ему я.
— Без оскорблений, я могу и расцарапать! — угрожает воинственный Генрих Третий.
Все трое на одно лицо. Миловидные блондины, бледные, с глазами пугливой козочки и влажными губами. Поскольку Берю не относится к детям Содома, он с ними не церемонится.
— Голубы! — рычит он. — Да ещё и бархотки! О, если бы я жил в те времена, ты бы на меня посмотрел, Сан-А! Я бы подрихтовал этот домик с кукушками! А вообще, ладно, давай дальше!
Я показываю на троих смутившихся Генрихов Третьих и двух враждебных Катрин де Медичи.
— Персонажи, которых вы видите, дают вам, сами того не подозревая, картину того, что собой представляли настоящие. По ним можно судить об их известности. В нашем почтеннейшем обществе, которое соперничало в фантазии, не оказалось ни Генриха Второго, ни Франциска Второго, ни Карла Девятого, зато две Катрин де Медичи, трое Генрихов Третьих (один даже с бильбоке
[117]
), и ещё я насчитал восьмерых Наполеонов, пятерых Людовиков Четырнадцатых и с полдюжины Марий-Антуанетт. История вынесла им свой приговор. Время расставило по местам героев, которые его отметили. Невозможно сразу оценить истинное величие королей, генералов и президентов. Находясь у подножия горы, не охватишь её высоты, для этого надо отойти на какое-то расстояние. Скажем, слава нашего сегодняшнего императора Шарля Одиннадцатого не может быть измерена в настоящее время. Конечно же, он велик, но его истинный масштаб смогут оценить только наши внуки. Лет через сорок-пятьдесят, когда они соберутся на вечеринке, подобной нашей, надо будет посчитать, сколько из них облачатся в Шарля Одиннадцатого, и тогда станет ясно, кем был на самом деле этот добрый монарх. Его измерение они дадут неосознанно, когда захотят быть похожими на него, хотя бы для того, чтобы повеселиться, как мы сегодня. Славу человеку гораздо лучше, чем историки, создаёт Музей восковых фигур Гревена.
Мне аплодируют. Кто-то говорит, что мне надо заниматься политикой, потому что я умею говорить с толпой. Я острый на язык. Я могу ужаснуть слушателей, как сказал Брефор.
Одна бикса, переодетая в Манон, просит у меня автограф и, пока я его даю, спрашивает, не смогу ли я иметь с ней приватную беседу завтра. Я отвечаю, что подумаю. Затем, поскольку внимательная аудитория ждёт и надеется на продолжение разговора, как, впрочем, и Импозантный, который делает мне умоляющий взгляд, я возвращаюсь к теме.
— Итак, Франциск Первый отправляется в могилу вслед за своим кумом, Генрихом Восьмым. После Золотой Парчи — белый саван. Его сынишка получает престол и титул Генриха Второго. Я ему сочувствую ретроспективно. Непросто быть наследником Франциска Первого. Прежде всего, надо обойти подводный камень: постараться не быть похожим на своего папу. Генриху Второму не хватило смелости, так что он не избежал соблазна и продолжил папенькину политику. Если ты сын Люсьена Гитри, тебе остаётся только одно: стать Саша´ Гитри
[118]
. Генрих Второй забыл о том, что он Генрих Второй. Он прошёл мимо своего трона, и поэтому никто из вас сегодня не захотел стать Генрихом Вторым. Всё, что осталось от этого короля, это дурацкий стиль буфета, хотя у самого Генриха Второго было не так много в коробочке, если позволите этот каламбур…
Я щёлкаю пальцами в сторону буфета. Двенадцать халдеев в белых перчатках, которые пьют мои слова, закусывая солёным миндалём, спешат ко мне. Я выпиваю бокал шампанского и продолжаю:
— Вначале для итальяшки всё складывалось не так уж и плохо. Он продолжает борьбу против Карла Пятого, затем против Филиппа Второго, сына последнего, и одерживает победу. По договору Като-Камбрези нам достаются три епископства, которые мы все хорошо знаем: Метц, Туль и Верден.
— Что касается Вердена, — ворчит Толстяк, — может, не стоило его забирать, мы бы не потеряли столько ребятишек в четырнадцатых — восемнадцатых годах, когда его защищали!
Я киваю, чтобы сделать ему приятное.
— Зато, по условиям того же договора, мы отказались от всех притязаний на Италию.
— И правильно сделали, — обрывает Толстяк. — Если бы Италия была французской, куда бы мы ещё ездили в отпуск?
— Кроме того, французская армия дала взбучку англичанам и вновь завладела Кале!
— Ну вот! — взрывается Берю. — С чего ты взял, что Генрих Второй был лопухом? Даже его старик не сделал столько!
— Он был лопухом в плане религиозных войн, Толстяк!
Прыщавый, который нас сделал своим Лютером, издаёт очень милое блеяние.
— Вольно! — бросает ему Толстяк, который его явно не переваривает.
— Часть Франции обратилась в протестантизм, — напоминаю я. — Под влиянием Кальвина у нас появилась новая религия. Такие великие семейства, как Конде, стали поборниками Реформы. В итоге страна разделилась на два лагеря.
У Генриха Второго была осанка и элегантность его предка, но он не обладал ни его блеском, ни умом. Он был суровым, но его можно было водить за нос. Его жена, Катрин де Медичи, и в особенности его любовница, Диана де Пуатье, имели на него очень сильное влияние.
Он увидел Диану будучи ещё ребёнком и влюбился в неё. Она была на двадцать лет старше его. Но, как ни удивительно, ведь женщины в тридцать пять тогда считались уже старухами, в сорок Диана выглядела ещё как Диана. Годы нисколько не отразились на её красоте. Она оставалась фавориткой короля в течение всей его жизни.
— А Катрин что же, не возражала? — удивляется Берта. — Я бы на её месте навела порядок!
— Если ты родом из финансовых кругов Флоренции и выходишь замуж за короля Франции, дорогая Б.Б., ты держишься за королевские простыни крепко! Катрин сжала кулаки за спиной и стала ждать своего часа.
— И он пробил? — тихо спрашивает Анна.
