— Дал направление религиозному культу после того, как приехал из Нанта!
8. Как звали вторую жену Беарнца?
— Сюлли де Медичи! Если ты мне будешь задавать такие простые вопросы, то я отдыхаю!
9. Как звали по-настоящему маршала д'Анкра?
— Кончило-Кончили!
10. Был ли Ришелье человеком высокого достоинства?
— Тысяча старых франков? Нашёл чем гордиться!
Третья часть
Новая история
Двенадцатый урок:
Людовик XIV. Его лучи. Его помпа. Его творение
Толстяк клюёт носом. Я трясу его.
— Смерть Людовика Тринадцатого, приехали! На этой станции я выхожу!
Он вскакивает.
— Не может быть, я что, кемарил?
— И я тоже. Ты меня покинул, когда был дополнительный материал, и я немного всхрапнул.
— Где женщины?
— Моют посуду, — говорю я, показывая на маман и Б.Б. рядом с небольшим костром, в котором горят картонные стаканчики и блюдца.
— Пойдем посмотрим, что там с удочкой, — постановляет Берю, зевая.
Мы выходим из вагона с неположенной стороны, чтобы быстрее добраться до пруда.
— Чёрт! — ревёт Мычащий. — Нет поплавка!
В самом деле, его буй не просматривается на водной поверхности. Он хватает удилище. Оно тут же изгибается дугой, и что-то сильно трепещет на конце лески.
— У вас кто-то на проводе! — замечаю я.
— Подсак! — кричит Опухоль. — Принимай роды, мужик. Там, наверное, подводная лодка. Недаром говорят, что пока ты спишь, деньги идут. Ты нашёл сачок?
— Да.
— Надо быть готовым! — рекомендует мой друг, посерьёзнев, как месье перед командным пунктом стратегической авиации.
Он держит удилище своей гибкой рукой. Леска, натянувшаяся, как подвязка девушки в ложе кинотеатра, описывает безумную окружность.
— Запомни, это самец, — ликует Берюрье. — На три фунта, Сан-А. Я его малость отпущу, чтобы он набегался. Карп ведёт себя непредсказуемо. Его нужно помучить, прежде чем вытаскивать.
Он напоминает патрона, который подробно рассказывает своим подопечным фазы сложной финансовой операции.
— Тихо… Поплавай, попереживай, зря ты так дёргаешься, твоя физкультура закончится в сковороде у друга Берю. Если ты будешь выкаблучиваться, со мной это не пройдёт, дорогой, имей это в виду! Смотри, Сан-А! Мадемуазель строптивая! Она мне танец с саблями показывает. Смотри, я ей дам немного свободы, чтобы она почувствовала, что она спасена, а потом подтяну за ноздри, вот так, пусть она получит свой контрастный душ, привереда…
Он крутится как заведённый. Он забыл о том, что надо держать набедренную повязку, которая вновь открыла его скрытые богатства всему миру. Но Берю и дела нет.
— Хочешь уплыть в свои лилии, милый? — продолжает учёный с бамбуком. — Извиняюсь, но я не согласен, у меня свои принципы. А теперь пора появиться на поверхности. Ты сейчас увидишь, Сан-А, как надо действовать. Как только он покажет нос из воды, я его повожу зигзагом, чтобы он опьянел. Всё должна делать ладонь, как у школьников. Если ты ему дашь дёрнуться, он тебе скажет: «Целую, до встречи во вторник». Надо, чтобы всё было как по вазелину. Держишь сачок, Сан-А?
— Да, монсеньор.
— Когда он ляжет на бок, это значит, он поднял лапки кверху. В это время подведёшь сачок снизу и поднимай. Только не спеши. Малейшая оплошность — и считай, всё пропало. А ты ещё говорил, что в пруду у Флюме нет рыбы.
Он замолкает, ибо карп ещё не сдался. Он сильно дёргается в мохнатой растительности.
— Смотри, какой живучий! — комментирует он. — Я даже представляю, как там всё было. Он зацепился верхней губой. Если я потяну слишком сильно, я ему сделаю заячью губу, и он сорвётся. Чтобы сбить с него спесь, нужно целое искусство, понимаешь?
Но, что бы он ни говорил, как только он начинал тянуть свою удочку, начинало сильно клокотать. Только когда он отпускал, карп переставал биться и уходил в мутную глубину.
— Если ты не решишься, — говорю я, — мы будем его тащить до завтра.
Я чихаю. Кажется, меня просквозило в его жутком вагоне.
— Жокей! — говорит Берю. — Сейчас.
И он тянет, как можно медленнее. На чёрной поверхности воды что-то блеснуло металлическим блеском.
Я лезу в грязь с сачком в руке. О боже! Теперь я ещё и промочил ноги. От моего насморка это не самое лучшее средство!
— Давай, гарпунь своего кашалота, Толстяк, уже становится не смешно.
— Сачок ниже, Сан-А! Ниже! Если ты заденешь его за пузо, он нам сделает бросок через бедро. В этом вся хитрость рыбной ловли. Если ты его не подцепишь вовремя, он нас пошлёт к грекам! Карп соображает быстро.
Он начинает меня раздражать.
— Твой карп, он что, доктор философии? — возмущаюсь я. — Тебя послушать, так у тебя на крючке сидит сам Эйнштейн.
— Смотри в оба, Сан-А! Смотри, вот он, момент истины!
Я подцепляю и поднимаю сачок. Берю издаёт крик радости.
— Заверните, я его возьму в дорогу! — ревёт счастливый ньюфаундлендский рыбак.
Двумя секундами позже он делает такое лицо, от которого у беременной обезьяны случился бы выкидыш. В мокром сачке оказался не карп, а автомобильный вентилятор. Крючок зацепился за винт. Каждый раз, когда он тянул, лопасти вращались, как у мотора, что и объясняет столь энергичное сопротивление.
Я взрываюсь от смеха.
— Слушай, мужик, твои карпы случайно не с завода Крезо? Такую рыбу надо ловить земснарядом!
Я вытаскиваю вентилятор из сачка и показываю смущённому Толстяку.
— Поставишь на камин, Берю. Это красивее, чем некоторые модернистские скульптуры, и там обычно выставляют трофеи.
Позеленев от досады и от еле сдерживаемого бешенства, Бугай хватает грязный вентилятор и забрасывает куда подальше. Но ветер дует сильно. Так что предмет становится бумерангом, и, вместо того чтобы лететь по заданному направлению, он описывает широкую дугу окружности и разбивает вдребезги лобовое стекло машины.
В общем, мы возвращаемся at home с ветерком.
На следующее утро у меня появился жар. Мой верный термометр подтверждает: 39 и 2. Фелиси тут же вся в тревоге.
— Не переживай, мам, — успокаиваю я её, — это небольшой сезонный грипп. У меня будет повод поваляться дома.
Похоже, моя старушка успокоилась. Она говорит, что вызовет врача, но я ей категорически запрещаю, потому что, если меня начнут пичкать всякой гадостью, я могу заболеть по-настоящему. Никогда не нужно определять название своей болезни, иначе она всё это примет всерьёз и не отстанет от вас долго. Микробы — они ещё те хитрецы. Если вы им покажете своё презрение, в девяти случаях из десяти они уйдут восвояси; но попробуйте устроить за ними охоту со всякими штучками на «-ин» или на «-биаз», они тут же начнуть кобениться и мешать всем танцевать в кружок. Я твёрдо стою на своём перед Фелиси. Она верит Гиппократу, когда это касается не её лично. Её мечта — это скормить мне какой-нибудь порошок, накапать мне капли и запустить в дом «даму-для-уколов», крепкую бабёнку, которая всадит вам свой шприц в сиделку, как молочница лепит этикетку на кусок масла.
