Слово произвело впечатление на изголодавшегося. Аженор только что сгрыз куриную ножку. Его рот, смазанный жиром впервые за много лет, издал вздох удовлетворения.
— По заданию? По какому заданию?
Жоаким колебался. Но он решил, что если не довериться брату, то кому тогда еще можно довериться?
— Ты что-нибудь слышал про железную маску? — спросил он.
— Нет, — удивился Аженор, — это что, тайное общество?
— Нет! Таинственный заключённый, который находился в пинерольской тюрьме в Пьемонте несколько лет и которого я везу в парижскую Бастилию.
— Кто он, этот заключённый?
— Никто этого не знает, — прошептал Жоаким. — Потому он и носит железную маску, чтобы никто не увидел его лица.
— Ему повезло, — вздохнул Леберюль-старший.
От этих слов жандарм заморгал глазами.
— Что ты такое говоришь, брат мой?
— Я говорю, что этому бедняге в железной маске повезло, — повторил Аженор. — У него есть где жить, он может питаться, гулять за счёт короля! И это когда все готовы съесть друг друга! Да после тебя, брат мой, я больше всех завидую ему.
Такой взгляд на вещи ошеломил Леберюля-младшего, но он постарался не проявлять своего неодобрения и расстался со старшим братом, бормоча какие-то смутные обещания.
С чувством выполненного долга унтер-офицер поднимался по лестнице харчевни. Добравшись до площадки второго этажа, он нахмурил брови. Часовой, которого он поставил перед дверью, храпел, как звонарь, разлёгшись в коридоре. Две бутылки шамбертена служили ему подушкой. Они были пусты, как сердце Монтеспан. Леберюль нанёс несколько ударов ногой по рёбрам спящего. Но мужчина был наполнен вином и не мог даже пошевелить ресницами.
В оскорблённых чувствах и предвкушая недоброе, Леберюль вбежал в комнату. Он вздохнул с облегчением, увидев своего пленника привязанным цепью к кровати.
— Надеюсь, время не показалось вам слишком долгим, монсеньор? — прошептал он, собираясь отвязать господина X.
Он чуть было не вскрикнул от удивления, ощутив ледяную руку человека в железной маске. Он ощупал пленника и, к собственному ужасу, понял, что в нём не было жизни, иначе говоря, он умер. Попытавшись освободиться от цепи, Ч. в Ж. М.
[161]
сделал из неё петлю. Он неудачно затянул её на своей шее и удавился.
— Не может быть, — пробормотал Леберюль. — Это дурной сон! Монсеньор, не надо так шутить… Очнитесь! Прошу вас! Вставайте!
Но сколько ни упрашивай мёртвого и как вежливо с ним ни говори, он не станет податливее.
— Я пропал, — сказал несчастный Леберюль. — Вот до чего довело моё доброе сердце. И всё из-за этого чёртова братца…
Он застыл. Какая-то мысль мелькнула у него на кончике мозга. Чтобы быть аджюданом жандармерии, таких мыслей должно быть в достатке. И у Леберюля они были! Не медля ни секунды, он завернул покойника в манто и, закинув его одним рывком на свои могучие плечи, вышел обратно и поскакал в Деревню Сосисок.
Аженор Леберюль ещё не спал, потому что он слишком плотно поел. И всё же такая форма бессонницы ему была по душе, он думал с грустью, что через несколько часов голодные спазмы не дадут ему прикрыть глаза.
И тут ночную тишину прервал стук копыт.
«Уж не брат ли вернулся?» — подумал он с надеждой.
Это был его брат.
— Ты бледен оттого, что ночь так холодна? — спросил он у Жоакима.
Но тот покачал головой и, подойдя к своему старшему брату, с жаром взял его за руки.
— Аженор, — прошептал он, — помнишь ли ты наш разговор только что, когда ты позавидовал судьбе Железной Маски?
— Господь Всемогущий, да, помню!
— В моё отсутствие случилось ужасное, — сказал Жоаким.
И он поведал о несчастье своему брату.
— То, что я тебе хочу предложить, очень необычно, — сказал он, — но если ты согласишься, твои старые дни будут обеспечены, а моя жизнь спасена. Занимай место умершего. Внешне ты от него не отличаешься; конечно, ты не такой упитанный, как он, но мы что-нибудь подложим тебе под одежду, и через некоторое время от хорошей еды ты поправишься.
Если у старшего Леберюля и была какая-то тень сомнения, от последних слов его брата она исчезла.
И они принялись за дело. Жоаким втаскивал труп, в то время как Аженор готовил инструменты. Операция «разоблачение» оказалась непростой, нельзя было повредить маску, потому что впоследствии её надо было использовать вновь.
Роняя капли пота на свечу, они возились целый час над трупом, который лежал на столе, как пациент, которому делают хирургическую операцию. Наконец последняя заклёпка отскочила, скрипнули ржавые шарниры, и железное лицо отсоединилось от человеческого. И тут оба хитреца вскрикнули и, упав на колени, стали креститься (они крестились одним именем, потому что были братьями).
— Да это же король! — пробормотал Аженор.
В самом деле, их глазам предстало бурбонское лицо Людовика Четырнадцатого. Лицо было одутловатым от заточения и бледным, потому что было закрыто от воздуха столько и столько лет!
— Кажется, я понял, — прошептал Жоаким через некоторое время.
— Что? — спросил старший брат на одном выдохе.
— В Париже ходят слухи. Говорят, что у нашего короля Людовика есть брат-близнец. Возникла проблема с наследованием престола. Короли всегда хотят, чтобы у них был мальчик, но для них просто несчастье, когда их сразу двое. Один из них оказался лишним. И его убрали…
— Выбор, наверное, был непростым, — подумал вслух Аженор.
— Это опять проделки Ришелье, — сказал Жоаким. — Надо было обеспечить наследование в почёте и уважении, это его почерк! Я понимаю, почему Людовик Четырнадцатый надел на него маску и заточил его. Он не мог его оставить на свободе.
После того как они высказали ещё много уместных соображений, они предали земле покойного в соседнем поле, предварительно сняв с него одежды. После чего Жоаким надел на своего брата железную маску.
Начало светать, когда два брата добрались до харчевни. Хозяин уже поднялся, а также и люди из эскорта. Они широко открыли глаза, увидев, как их начальник подъезжает вместе с пленником. Но Леберюль-младший успокоил их.
— Монсеньор пленник съел слишком много омлета, и его тошнило. Я его немного прогулял! — объяснил он. — Ну что, братцы, жахнем ещё бутылку белого, и по коням! До Бастилии ещё далеко ехать.
Несколько позже отряд удалялся от деревни, оставив в жирной бургундской земле труп того, кого эта дурацкая (и прямо-таки национальная) лотерея лишила французского трона.
Аженор Леберюль прекрасно сыграл свою роль до 1703 года, когда умер сытым и окружённым вниманием и почётом.
