И, поскольку Толстяк не отвечает, я его просвещаю:
— Мерда´!
[185]
Зная, что он мне не поверил, я продолжаю:
— Дантон и Робеспьер объявили Людовика Шестнадцатого виновным в предательстве, поскольку он состоял в сговоре с иностранными государствами против своего народа. И королю учинили суд.
— Представляю себе этот процесс! Если бы Фредерик По-де-Шевр вёл там протокол, вот бы он посмеялся! — шепчет добрый Берю.
— Людовик Шестнадцатый защищался так же, как и правил: как лох! В его сейфе в Тюильри нашли бумаги, которые подтверждали его тайную связь с неприятелем. Вместо того чтобы заявить протест в связи с некомпетентностью суда, жалкий монарх стал глупо отрицать очевидное, спорил по пустякам и произвёл очень плохое впечатление. По сути, к смерти приговорили не тирана, а остолопа, большинством в один голос!
— В один голос? — вскрикивает Толстос. — Смотри-ка, а он почти спас свой перманент!
— Этот голос, — говорит задержанный Бобишар, — судя по всему, принадлежал его собственному кузену, герцогу Орлеанскому, которого стали называть Филиппом Эгалите
[186]
.
Он получает четыре оплеухи от Берюрье.
— Я же сказал тебе, что не надо делать из меня дурака, ты, упырь! — ревёт он. — Так я тебе и поверил, что кузен короля входил в состав революционного трибунала, я терпеть не могу, когда мне гонят байду.
Несчастный Жером не успевает объясниться, как Толстяк отправляет его пинком под зад в коридор, где полицейские-охранники лихорадочно готовили пари на трёх призовых лошадей на завтра.
— В камеру этого дауна! Скоро ему тоже отсекут башку!
— Кстати, ты составил протокол обвинения? — спрашиваю я.
— Легко! Он раскололся сразу. Показания лежат на моём столе. Ладно, что там со смертью Людовика Шестнадцатого, Сан-А?
— Она наступила 21 января 1793 года, как мы уже сказали. Людовик Шестнадцатый вёл себя мужественно. Когда он взошёл на гильотину, то попытался произнести несколько слов своему народу, но барабанная дробь заглушила его голос. Он хотел сказать, что молит Бога о том, чтобы его кровь не причинила вреда Франции! Когда всё было кончено, помощник палача взял отрубленную голову и показал народу. В эту минуту все почувствовали, что в мире произошло нечто невероятное!
— Хорошо, что он не надел свою парадную корону в тот день, — говорит Толстяк вместо надгробного слова. Ибо он всегда должен сказать своё последнее слово.
Дополнительный материал:
Изобретение подмастерья Берюрьеза
Огонь кузницы осветил лицо юного Берюрьеза, придав ему на мгновение вид весёлого демона. Людовик Шестнадцатый вытер изнанкой своего жабо подбородок, на который стекал его пролетарский пот, и с симпатией посмотрел на нового помощника.
Вот уже два дня, как он взял подмастерьем этого молодого человека по личной рекомендации главного дворцового слесаря. Король работал над новым ключом, отделка которого у него забрала немало (железного) терпения, и помощь Берюрьеза пришлась весьма кстати.
— Готово, сир! — сказал юноша, вытащив из горнила раскалённый ключ, который он быстро окунул в ведро с водой.
Послышался пшик. Людовик Шестнадцатый осмотрел ключ и не сдержал восхищения.
— Ты очень способный мальчик, — сказал он.
— Сир, — сказал довольный подмастерье, — меня больше занимает не столько художественная сторона изделия, сколько его практичность. Другими словами, меня больше притягивает не слесарное искусство, а механика.
— То есть? — спросил король.
Берюрьез вытащил из кармана мелко свёрнутый лист бумаги, который был грязнее, чем тротуар в день народных волнений.
— Не изволит ли их величество взглянуть? — спросил он, краснея. — Это я сам придумал.
Людовик Шестнадцатый развернул листок бумаги и стал его рассматривать. Там был изображён прямоугольник, нижнюю часть которого пересекал другой прямоугольник с круглым отверстием, а в верхней части к нему примыкал третий прямоугольник.
— Что это? — спросил он, недоумевая, ибо он никогда ничего не понимал с первого раза.
— Это устройство для отсечения головы, — сказал Берюрьез.
Король широко открыл свои невыразительные глаза.
— Что за странная идея?
Берюрьез принялся объяснять:
— Высшая мера наказания, сир, всегда казалась мне чем-то малоприятным. Работа палача, независимо от того, использует он топор или верёвку, представляет из себя акт отвратительный, более того, он совершается сознательно и без эмоций. Ваше величество согласится со мной?
— В самом деле, — сказал Людовик Шестнадцатый.
— Вот я и подумал, что в наш современный век было бы неплохо передать эту грязную работу машине. Его величество, наверное, возразит, что эту машину кто-то должен приводить в действие, и это предполагает, так или иначе, исполнителя убийства — человека…
— В самом деле, — повторил король, который в любом случае не смог бы возразить, потому что и так с трудом улавливал теорию своего помощника.
— Я бы выставил в качестве аргумента то, что этот способ существенно отличается от известных, ибо палачу не придётся манипулировать топором или завязывать верёвку на шее. Ему достаточно будет сдвинуть рычажок. К тому же казнимый будет знать, что ему не придётся страдать, ибо отсечение головы произойдёт мгновенно.
— В самом деле, — повторил ещё раз Людовик Шестнадцатый, который постоянно твердил одни и те же выражения, до оскомины.
— Вот как должно действовать это устройство, сир. Круглое окошко, которое вы видите в нижней части эшафота, состоит из двух частей. Верхнюю часть приподнимают и всовывают голову приговорённого, ставя её на вогнутую часть, после чего опускают верхнюю половинку окошка, так что шея остаётся на виду и в то же время неподвижной. В верхней части деревянных стоек находится резак с чугунным грузом, удерживаемый стопором в направляющих стойках. Палачу остаётся только освободить стопор для того, чтобы резак упал.
— Браво! — воскликнул Людовик Шестнадцатый. — О, браво, друг мой! Какое полезное изобретение…
Берюрьез вдруг помрачнел.
— Вот только я натолкнулся на одно осложнение, сир, — признался он.
— И в чём же оно состоит?
— Оно касается самого резака. При падении этот тяжёлый нож не только рубит, он разбивает. Эта операция может оказаться довольно неэстетичной.
Король посмотрел на чертёж и закусил губу.
Он думал медленно, но упорно. Через некоторое время кукольное лицо Людовика Шестнадцатого просветлело.
