Дополнительный материал:
Неудачный перевод переводчика Берюрье
В тот день, 29 апреля 1827 года, в столице Алжира стояла прекрасная погода. Господин Деваль, консул Франции, только что пообедал с аппетитом.
— Вы спешите, мой друг? — спросила его супруга.
— Да, — ответил он. — У меня встреча с деем из-за этой дурацкой истории с пшеницей. Похоже, он недоволен случившимся.
— Оссеин — невыносимый человек! — сказала мадам Деваль.
— Не Оссеин, а Хусейн, — поправил консул.
Положив на стол свою салфетку, он встал и крикнул прислуге:
— Скажите Берюрье, моему секретарю-переводчику, чтобы он был наготове, мы выезжаем через пять минут!
Полчаса спустя они прибыли вдвоём во дворец дея. Берюрье помог своему патрону вылезти из коляски. Он был довольно мускулистым, с толстыми щеками, и у него округлялся живот, потому что он пил много маскары
[223]
с тех пор, как приехал в Алжир.
Их ввели в зал для аудиенций, где Хусейн их ждал, лёжа на подушках и обмахиваясь время от времени веером, чтобы прогнать назойливых мух, которые вились роем.
Он сделал знак своим гостям присесть рядом с ним, и пока им наливали отвар из розовых лепестков (Берюрье питал особое отвращение к этому напитку), перешёл прямо к сути. Он говорил с обычной алжирской горячностью о бедственном для него деле, связанном с закупкой пшеницы. Посредники засунули ему её в ж…, и, хотя он и был арабом, ему это не понравилось.
Берюрье говорил сносно на языке Хусейна, но с трудом успевал понять его обвинения. И всё же он старался переводить их точно, насколько это было возможно, при этом пытаясь немного смягчить резкий тон собеседника.
Надо сказать, его превосходительство Деваль не относился к слишком терпеливым людям, он выслушал молча, немного подумал и сказал:
— Скажите этому крысёнку
[224]
, что мы постараемся уладить дело в общих интересах, но попросите его не орать так громко, иначе у меня перепонки не выдержат.
И вот тут Берюрье совершает переводческую ошибку с далеко идущими последствиями. Подобрав слова на арабском, он говорит:
— Его превосходительство сделает всё необходимое, чтобы удовлетворить вашу просьбу…
Дей облегчённо улыбается и почтительно кланяется.
— Но, — продолжает добросовестный переводчик, — не делайте из мухи слона, чтобы не рассердить его.
Дей смотрит на консула и видит муху на его пристежном-воротничке-для-рахат-лукума.
И Хусейн решил, что переводчик намекал на эту муху. Проявляя любезность, он сгоняет её рукой.
Деваль подскакивает.
— Грязный арби! — кричит он. — В моём лице ты оскорбил Францию. Скоро ты об этом пожалеешь! Идём, Берюрье!
И он быстро пошел к дверям, даже не дав Берюрье перевести дею причину его гнева.
Война с Алжиром началась!
Семнадцатый урок:
Третья республика. Французское государство. Временное правительство. Четвёртая республика. Третья империя
Чета Берюрье и кускус! Такое можно встретить только в пяти колонках первой полосы газет. Бумажные фески полиняли от пота на базе желудочного сока, который стекает им на лоб. Их лица удавов, украшенные широкими пунцовыми полосами, напоминают фасад провинциального кинотеатра. Они жрут методично, мощно. Глядя на них, понимаешь, что Франция ещё жива и так просто она не умрёт. Жёлтая опасность — это ещё не скоро, братцы мои! Каждые три глотка они запивают розовым вином из провинции, всасывая его с шумом морского прибоя на галечном пляже. Затем они продолжают загружать хавку, не отрывая взгляда от еды.
Мы с маман прекратили есть, захваченные зрелищем. Если оно прекрасно, вам остаётся только любоваться им.
— Вкусно, правда? — сглатывает Толстяк в сторону своей Слонихи в каком-то жгучем пищеводном спазме.
— М-м-м-ма! — мычит красавица, изобразив восклицательный знак рёвом львицы, которая тащится от Брута
[225]
.
Вскоре мы с Фелиси вынуждены по очереди обеспечивать доставку продовольствия в учащённом ритме. Маман вываливает в их корыта один половник за другим с крупой, мясом и овощами, в то время как её единственный и любимый сын посыпает всё это острым перцем.
Людоеды стали фиолетового цвета. Почти чёрного. То, что происходит у них в зобу, напоминает девяносто третий
[226]
год, и даже ещё страшнее! Мерзкое клокотание подтверждает это.
— Ты кладёшь им слишком много перца, — говорит мне Фелиси.
Толстяк делает остановку, которой тут же пользуется Берта и вытаскивает мергез
[227]
из его тарелки.
— Что? — отрыгивает он. — Это перец?
— А что же ещё, привереда?
— Томатный сок, — отвечает он, вновь принимаясь ворочать лопатой, как землекоп на сдельной оплате.
У маман в глазах ужас. Фелиси не привыкла к острым ощущениям. В её благородной душе тревога зреет как торнадо. Она думает, что это невозможно, что таких людей не бывает, что эта парочка вот-вот лопнет. А ведь её бабушка выращивала свиней на ферме, она мне рассказывала, она должна помнить!
— Антуан! — бормочет она в ужасе.
Я её успокаиваю. У супругов Берюрье кишки из хлорвинила. Самые едкие кислоты бессильны против них. Через час ритм замедляется. Тарелки пусты, наступает затишье. Толстяк встаёт и расстёгивает последнюю пуговицу своей ширинки, первые три уже решили расстаться с ним сами.
— Ну, скажу я вам, — вздыхает он, — вот это я понимаю, завтрак!
Маман спрашивает, не хочет ли он прилечь? Он смотрит на неё с удивлением.
— Да нет, дорогая, незачем!
Берта не может говорить. Она наполнилась до самой глотки, и не стоит её кантовать. Надо подождать, когда произойдёт оседание грунта.
Берю показывает на альбом, оставленный на десертном столике.
— Перед сыром, — говорит он, — ты нам должен дать небольшой документальный фильм. Как раз перед Третьей республикой, чтобы пропитаться средой.
