— Надо обойти местные питейные заведения, — предложил Лыков. — Вдруг кто посреди ночи пришел часы пропивать?
— У нас, Алексей Николаевич, посреди ночи все питейные закрыты, я вам вчера это объяснял, — терпеливо возразил Гриневецкий.
— Даже низкого пошиба?
— И низкого, и высокого.
— И подпольных кабаков нет? И «мельниц», где уголовные в карты играют? А скупщики краденого тоже по ночам спят? Не поверю, извините!
— Алексей Николаевич прав, — сказал Нарбутт. — Я оставлю на свалке одного агента. Пусть ходит, спрашивает. Больше для очистки совести, чем в ожидании пользы. А сам с ребятами прочешу Добрую и переулки. Вдруг да зацепим!
— Личность убитого пока не установили? — спросил у подпоручика Гриневецкий.
— Офицеры паспортов не имеют. По мундиру судить, так он из Александровской бригады пограничной стражи. Надо им телеграфировать.
— Его фамилия — Сергеев-третий, — неожиданно для всех пояснил Лыков.
Состоялась немая сцена. После длинной паузы надворный советник спросил:
— Это ваш знакомый? Но откуда? Вы в Варшаве неполный день!
— Я познакомился с ним вчера в ресторане «У Владека».
— На углу Краковского Предместья и Мариенштата?
— Да.
— Вы обедали вместе, если знаете его фамилию?
— Не совсем так. Я зашел поесть, а штабс-капитан уже был там. Не один, а с двумя пехотными поручиками. Все трое напились и устроили дебош. Мне пришлось вмешаться.
Нарбутт почему-то так разволновался, что даже взял Лыко ва под руку.
— Что же вы предприняли?
— Вывел их на улицу.
— Один — троих? И они пошли с вами?
— Ну… они сначала не хотели выходить. Поэтому пришлось их вынести.
— Это как? — опешили варшавские сыщики.
— В левую руку я взял одного поручика… она у меня послабее, а в правую — второго поручика и штабс-капитана. Потом поднял в воздух и вынес на крыльцо, где и поставил.
— И они позволили это с собой проделать? — недоверчиво спросил Витольд Зенонович. — Не сопротивлялись?
— Нет, все обошлось исключительно спокойно.
Гриневецкий не поверил другому.
— Одной рукой вы ухватили и подняли двух взрослых мужчин? Позвольте… хм… позвольте усомниться… я извиняюсь, но… это и технически невозможно, и вообще!
— Конечно, просто взять невозможно. Для этого мне пришлось их сгрудить. Вот так.
Алексей легонько подтолкнул надворного советника к его помощнику, ухватил их правой рукой за пояса и оторвал от земли. Ремень на грузной фигуре Гриневецкого тут же затрещал, и Лыков поспешно поставил сыщиков на землю.
Эрнест Феликсович в крайнем замешательстве уставился на питерского гостя. Тот счел нужным добавить:
— Офицеры сопротивления не оказали, расплатились и ушли.
— В форме и при оружии… — пробормотал Нарбутт. — В Варшаве никто из поляков не решился бы возразить им. Слишком опасно. В позапрошлом году пьяный драгун зарубил насмерть кельнера на Панской. В прошлом отсекли ухо владельцу кавярни в саду Фраскати. И все безнаказанно. Генерал-губернатор Гурко вывел русских военных за рамки правосудия.
Гриневецкий пояснил сочувственно:
— Витольд Зенонович был начальником сыскного отделения почти шесть лет. И снят за ссору с офицером. Спасибо, пришел новый обер-полицмейстер генерал Толстой. Он справедлив к полякам. И сумел оставить господина Нарбутта на службе, но в низшей должности.
Тут опомнился помощник пристава.
— Позвольте! Три офицера при саблях — и ушли от штафирки? Ну, в смысле, от партикулярного человека. Это что за офицеры? Так не полагается! И фамилия… Вы не пояснили, откуда узнали, что этот вот — Сергеев-третий.
— Вы правы, там было продолжение. Из ресторации буяны действительно ушли без скандала, но поджидали меня на улице. Я вышел — они стоят. И… штабс-капитан вызвал меня на поединок. Тогда-то я и узнал его фамилию.
Гриневецкий взмахнул руками.
— Дуэль? Вы получили форменный вызов?
— Еще какой! Мне обещали, что драться придется со всем варшавским гарнизоном! Поскольку я-де нанес оскорбление русскому военному мундиру в присутствии поляков.
— И что было дальше? — вскричал Витольд Зенонович. — Трое на одного, да еще и гарнизон приплели?
— Да ладно, — усмехнулся Алексей. — Кучей на одного лезут только трусы. Они не опасны.
— Русские офицеры, когда пьяные, всегда опасны.
— Не для меня. Этот сорт задир я знаю хорошо. Как получат отпор, сразу по кустам разбегаются.
— Отпор?! — удивился помощник пристава. — Вы приняли вызов, что ли? Не пойму я че-то… Нельзя так с представителями русского оружия!
Похоже, он был на стороне офицеров.
— Отпор был словесный. Им хватило.
— Что же такого вы сказали, что три офицера при саблях разбежались по кустам?
— Объявил, что никакой дуэли не будет, а будет вот что. Я их побью. Сейчас же, всех троих, и жестоко. По-простому, без картелей. А потом отберу сабли и отнесу в канцелярию генерал-губернатора. Пусть ему потом разъясняют, как они видят свою дальнейшую службу.
— И что? — не понял Нарбутт.
— Офицер, не сумевший защитить свою честь и оскорбленный действием, обязан покинуть службу, — пояснил ему подпоручик.
— Но Гурко! Почему вы так уверены, что он встал бы на вашу сторону?
— Я наслышан о нем как о человеке крутом, но справедливом, — сказал Алексей. — Имея свидетелями кельнеров, надеялся на благополучный исход дела.
— А если бы оказалось не так? — спросил Гриневецкий.
— Ушел бы со службы. Но считал бы себя правым.
Поляк и жмуд как-то по-особенному посмотрели друг на друга. Но помощник пристава иначе принял рассказ Лыкова. Он вдруг расправил плечи, положил руку на эфес шашки и сказал казенным голосом:
— Так это есть тот самый Сергеев, с которым у вас вышла ссора?
— Тот самый, я узнал его.
— Кто может это подтвердить?
— В ресторане — прислуга, а на улице — дворник дома номер шестьдесят. Блондин, рост — два аршина шесть с четвертью вершков. Без бляхи, с фартуке с прожженным пятном слева внизу. У него должны остаться половинки рубля.
— Какого рубля?
— Я порвал его пополам. Когда объяснял тем нахрапам, как именно стану их мутузить.
Подпоручик стоял, официально-торжественный, и смотрел на Лыкова со злорадным непониманием.
— Господин коллежский асессор, вам не удастся сбить меня с линии! И не такие пробовали.
