— Где он сейчас?
— Не знаю.
— Ты зачем затеял эту свару? Почему не пустил меня к хозя ину, как я требовал?
— Я выполнял приказ.
— Ладно, — примирился Алексей, отпуская управляющего-вышибалу — Я готов забыть о вашем сопротивлении полиции, пан Збышняк. Вы лицо подчиненное, исполняли свой долг. Передайте пану Стробе, что я хочу с ним встретиться. Чем раньше он со мной поговорит, тем будет лучше для него.
Збышняк поклонился в ответ, почтительно, но не теряя лица. Он начал нравиться Лыкову. Тот уже почти жалел, что погорячился. Зато голова стала ясной и вся злость улетучилась!
Сыщики повернулись к дверям, и тут управляющий сказал им в спину:
— Попробуйте поискать пана Нарбутта в номерах Свенторжецкого на Железной Браме.
— Поедем в номера? — спросил Егор у шефа, когда они оказались на улице.
— Нет. Сначала вернемся в отделение, захватим Эрнеста Феликсовича. Я хочу увидеться с Нарбуттом в его присутствии.
Когда Лыков вошел в общую комнату, то увидел столпившихся под лампой агентов. Они стояли молча и что-то рассматривали. Раздвинув людей, коллежский асессор протиснулся в круг. На полу лицом вверх лежали Нарбутт и Степковский. На них не замечалось никаких следов крови, но оба были мертвы. Присмотревшись, Алексей понял: Степковского убили ударом в левый висок, а его начальника задушили.
В комнате стояла могильная тишина, никто не издавал ни звука. Лыков, тоже молча, прошел в кабинет Гриневецкого. Там никого не было. Он заглянул в туалетную комнату и обнаружил в ней надворного советника. Тот сидел за столом без сюртука и жилета, в одной сорочке. Могучие плечи бессильно обвисли. В огромном кулаке Эрнест Феликсович зажал бутылку старки. Она была выпита на две трети и, судя по отсутствию стакана, из горлышка, по-русски. Жмуд поднял взгляд на вошедшего. По его щекам катились крупные слезы.
Некоторое время сыщики смотрели друг на друга, потом Гриневецкий хрипло произнес:
— Ну?
Лыков отобрал у него бутылку — начальник отделения почти не сопротивлялся, — сел напротив и попросил:
— Расскажите, как он спас вам жизнь.
— Да! Хороший вопрос! — обрадовался Гриневецкий. — Я сам сейчас это вспоминаю. Дело было в восемьдесят пятом. В Праге есть такое плохое место… ну, очень плохое. Ваверская улица. Там злоджьей на злоджье… то есть вор на воре, простые обыватели не живут, только фартовые.
Эрнест Феликсович замолчал и посмотрел на свой пустой кулак. Лыков вздохнул и сунул в него бутылку. В три глотка надворный советник допил ее и убрал в комод, после чего продолжил:
— Мы приехали брать Сигизмунда Боянчека по кличке Лекаш. Он учился на доктора, оттуда и кличка. А вышел в самые жестокие рабуши Варшавы.
— Куда вышел? — не понял Алексей.
— В грабители. Что-то я стал забывать русские слова… сейчас… я соберусь! Так вот. Лекаш убил при налете хозяина экипажного заведения и скрылся. Скандал! Убийство в Варшаве — большая редкость. Зато если уж случилось, то это всегда загадка. Народ трезвый, спьяну никого не режет, кровь льют лишь закоренелые. Искать их трудно. Но Витольд свое дело знает… — Гриневецкий запнулся, но исправляться не стал. — Агентуру всю встряхнул, и скоро мы получили адрес. Явились на Ваверную. Тихо подойти не удалось. Боянчек заперся изнутри и кричит: «А ну, кто смелый, заходи!» Люди боятся. Кому охота на нож лезть? Пришлось мне…
Гриневецкий снова посмотрел на свой пустой кулак, вздохнул и продолжил:
— Выбили мы дверь, а там темно. Боянчек, гувно, загасил лампу. Ну и налетел… из коридора… Зарезал бы непременно, только Витольд догадался. И оттолкнул меня. В последний момент… Лезвие чиркнуло по боку, проскочило мимо — и угодило ему в живот. Витольд меня спас, а сам увернуться уже не успел!
Эрнест Феликсович грохнул кулачищем по столу. Это подей ствовало на него успокаивающе, и он продолжил:
— По счастью, удар был на излете. До брюшины не достал. Но крови вытекло много! Хорошо, у нас Степковский опытный человек… был. И смог остановить кровотечение. Вот такая история. А мне хоть бы что, только сюртук распороли.
— А Лекаш?
— Он в Акатуе.
— Ясно. Эрнест Феликсович, я все понимаю, но вам надо собраться. Погоревали — и будет. Нужно изловить этих тварей. Кто они?
— Вот, — Гриневецкий подтолкнул к Лыкову вскрытый конверт. — Здесь разъяснение. Клянусь, я ничего не знал! Иначе пошел бы с ними.
Алексей вынул лист бумаги, но там было по-польски.
— Что это?
— Витольд принес позавчера. Сказал: вскроешь, если со мной что-то случится. Как я ни просил объяснить, он отказался. Слово с меня взял, что не порву конверт просто так! И вот… случилось.
— Но о чем письмо?
— Ваших офицеров убивал Ежи Пехур.
— Значит, он действительно существует?
— Да. Его настоящее имя — Аркадиуш Млына. Он учился с Витольдом в одном классе гимназии. Во время восста ния
[52]
Млыне было шестнадцать лет. Мальчишка еще — и ушел воевать с вашими! Он ненавидит русских и убивает их с малолетства. Патриотический психопат… В письме нет подробностей, поскольку Витольд сам многого не знал. Его одноклассник объявился в Варшаве в конце прошлого года. Где он был все это время, что делал — неизвестно. Но когда убили подпоручика Яшина, на теле была записка. Она здесь, в конверте… В ней сказано, что некий «легион смерти» казнил русского негодяя. И что полякам пора подниматься на борьбу. Хозяин дома, где подпоручик снимал квартиру, сразу кинулся к Витольду. Ну, как только боевцы ушли… Адрес Нарбутта есть в календаре, а репутация у него такая, что все в первую очередь бегут к нему. Домовладелец рассказал о преступлении и описал убийц. Он думал, что начнется розыск. Но Витольд решил скрыть как само убийство, так и его террористический характер. Будто ничего и не было. Он вывез имущество Яшина, чтобы все подумали, что тот сбежал. А Касъеру велел спрятать труп и помалкивать. Дядя Янек — его давний осведомитель. Больше чем осведомитель, — почти приятель! Мне Витольд ничего не сообщил.
— Почему?
— Неужели непонятно? Я жмуд, а не поляк.
— Чушь, полная чушь! Произошло убийство должностного лица. Зверское убийство! Помощник начальника сыскной полиции знает, кто это сделал. Знает и молчит! В итоге два новых трупа! Ваш Нарбутт сам преступник. Если бы он был жив, место ему в тюрьме!
— А я понимаю Витольда! — сверкнул глазами Гриневецкий. — Можете и меня в тюрьму! У вас, русских, это в два счета. Сами страна рабов и других взаперти держите! Так, что ли?
