Итак, сыщики сидели в кабинете и мозговали. Гриневецкий разлил по оловянным рюмкам яжембек.
[58]
Лыков дал ему это сделать, после чего забрал бутылку и поставил на пол возле себя. Сказал примирительным тоном:
— По одной.
— По одной, — охотно согласился надворный советник.
— Итак, студент, которого зовут Рышард, — начал Алексей. — Уже кое-что. Надо обойти все варшавские высшие учебные заведения.
Егор усмехнулся:
— Навряд ли это поможет.
— Их здесь так много?
— Нет, я о другом. Ваш Рышард, скорее всего, никакой не студент.
— Почему? — удивился Лыков.
— Это местная особенность. Поляки — вежливые люди. Настолько вежливые, что всегда готовы сделать приятное соседу. Здесь в обычае завышать статус окружающих. Рядового писца называют радцей, то есть советником. Учителя гимназии — профессором. Журналиста — писателем. Студенту уже сейчас присвоят его будущую профессию инженера или адвоката.
— Чудеса! А кого же тогда назовут студентом?
— Гимназиста старших классов.
— А таких в Варшаве тысячи, — скривился Эрнест Феликсович. — Но что это мы опять о делах? Как говорят в «суконной гвардии»: совершим единоточие!
«Суконной гвардией» пренебрежительно называли полки 3-й гвардейской дивизии, расквартированной в Варшаве. Даже здесь паны усматривали для себя обиду: кавалергардов или лейб-гусар им не присылали!
Сыщики выпили, и Егор продолжил:
— Гимназистов тысячи, а «Дырка» одна. Я сяду там и стану наблюдать.
— И получите клинок между ребер, — сразу оборвал его Гриневецкий. — Слышал я о боевцах. Это не налетчики. Им убить шпицеля
[59]
— раз плюнуть.
— А как они догадаются, что я шпицель? Там много молодежи кофей пьет!
— Эрнест Феликсович прав, тебе туда нельзя, — вмешался Лыков. — Только спугнешь. И никому из агентов нельзя. Они все примелькались в вашей деревеньке. А тут единственная ниточка. Новое лицо лишь испортит.
— Одному агенту туда можно, — благодушно изрек Гриневецкий. — Ему вообще везде можно.
— Кому? — вскричали русские.
— Догадайтесь! Он совсем не похож на шпицеля. Нисколько!
— Шмуль Сахер! — хлопнул себя по ляжке Алексей.
— Точно! — обрадовался Иванов. — Привести его сюда?
— Веди.
Громко топая ногами, явился Шмуль — рыжий, ражий и разбитной. Глядя на него, начальство непроизвольно заулыбалось.
— Скажи, ты бывал в кавярне «Дырка»? — начал Гриневецкий.
— Которая на Медовой? Бывал сто разов.
— А там знают, что ты агент?
— Откуда, пан надворный советник?! В Старе Мясте знают лишь моя фамилия. А в остальной Варшаве, спросите вы? А в остальной Варшаве, скажу я вам, все думают, что Шмуль Сахер — это махер,
[60]
ха-ха! Я же веду обороты с Лодзью… маленькие такие обороты, панове начальники, тольки для прикрытия!
— Молодец, веди и дальше. Прикрытие — вещь важная. Теперь о «Дырке». Нам надо проследить там сообщника Ежи Пехура.
Шмуль сразу посерьезнел.
— По нашим данным, Пехур сколачивает из молодежи шайку боевцев. От него в кавярню ходит некто Рышард Студэнт. Слышал о таком?
— Нет. Какой он наружности?
— Мы не знаем. Мы ничего не знаем, кроме того, что он ходит в «Дырку» и водится там с молодежью. Хозяин заведения — бывший повстанец, у него не спросишь. Тебе поручается заглядывать туда. Так часто, насколько это возможно, не возбуждая подозрений. Перенеси в «Дырку» свои торговые операции, стань завсегдатаем. И смотри в оба глаза. Начни прямо сейчас. Выполняй!
Сахер ушел, задумчивый. А когда вскоре Алексей вышел на подъезд ратуши, агент его там поджидал.
— Ваше высокоблагородие, — сказал Шмуль без своих обычных гримас, — тут один старый еврей очень хочет до вас обратиться.
— Что за еврей? Пусть приходит, я с ним встречусь.
— То мой папаша, Гершель Сахер. Пшепрашэм, но не может ли ваше высокоблагородие уважить папашу и прийти к нам домой? Так будет лучше. Он имеет что сказать до правительства.
— Ну, если до правительства, то поехали прямо сейчас. Оказалось, что агент уже и фурмана арендовал. Сыщики сели в пролетку и отправились в Старе Място. Шмуль велел поднять верх экипажа, а сам сел так, чтобы поменьше высовываться. Лыков, наоборот, вертел головой. Служба не оставляла ему времени для прогулок по Варшаве, и он не успел налюбоваться прекрасным городом.
Пролетка выехала на Замковую площадь. Мелькнул знаменитый «дом под бляхой», затем последовали колонна Сигизмунда и сам королевский замок. Очень скоро экипаж оказался на узкой Свентоянской улице. Как интересно вокруг! Алексей любовался и жалел, что не зашел сюда раньше. Самые старые здания Варшавы здесь! Винный подвал Фукера, знаменитый на всю Европу, где-то за углом! Сахер показывал начальнику именные дома: «под кораблем», «под негром», «под Святым Марком». Вот и рыночная площадь. Коллежский асессор помнил из путеводителя, что она крохотная — всего 45 на 35 саженей.
[61]
Но когда увидел своими глазами, поразился: такая теснота! Экипаж не смог ехать дальше и вынужден был остановиться.
— Уже близко, — ободрил начальство Шмуль. — Мы живем вон за тем углом, возле Гнойной гуры.
— Гнойная гора? — удивился Лыков. — Что за странное название?
— Раньше то была свалка. Давно, тыщу лет назад. Может, пятьсот… А вот и Каменные Сходки, я тут вырос.
— Каменные Ступени? Любимая улица Наполеона?
— То так, — с гордостью подтвердил агент.
Улочка оказалась узкой лестницей, по сторонам которой уместились лишь четыре дома. Все они были средневековой постройки и принадлежали, судя по характерным признакам, иудейскому племени. Сахер открыл незапертую дверь и завел гостя в ближайший из домов. В нос Лыкову ударили запахи небогатого еврейского быта. Пожилая, очень полная женщина, увидев вошедших, тут же молча исчезла в комнатах.
— То моя матка, — пояснил Шмуль. — Стесняется. Зато папаша ничего не стесняется, раз вытребовал в гости самого господина коллежского асессора! Невозможно описать, ваше высокоблагородие, как я вам признателен. Вы такой негордый, посетили простого еврея. Ни один поляк никогда так не сделает. А вы! Это станет событием для папаши!
Они вошли в маленькую комнату окнами на улицу, и Шмуль сразу же сердито закричал:
