Не могу сказать, что пробудило меня, если не смутное, гложущее сознание, продолжавшее действовать и в этом полубеспамятном состоянии: наступал рассвет. Я очнулся от тревожного сновидения, в котором маленькая, отважная фигурка пыталась вырвать девственницу из лап злого короля. Вскочив со стула, я проворно подбежал к окну и отдернул занавески. Хотя плотное покрывало туч все еще затмевало небеса, не оставалось сомнений: день начался уже несколько часов назад. Я возвратился в спальню, поспешно совершил утренние омовения, набросил па себя одежду и поспешил в кухню, где застал тетю как раз в тот момент, когда она выкладывала на стол завтрак, состоявший из намазанных маслом тостов, патоки из сорго и чая.
— Доброе утро, Эдди! — воскликнула добрая женщина, когда я, приблизившись к ней, запечатлел на ее щеке нежный сыновний поцелуй. — А я как раз собиралась постучать тебе.
— Как я рада: наконец-то ты поспал как следует.
— А который же сейчас час? — осведомился я, усаживаясь за стол, разворачивая салфетку и засовывая ее за ворот своей рубашки.
— Почти полдевятого, — ответила она, опускаясь на стул рядом со мной.
При этих словах тревожная дрожь, подобная гальваническому разряду электрической батареи, пронизала все фибры моего существа. Уже гораздо позднее, чем я думал! Отрезав кусок тоста, я слегка помазал его сладким сиропом, быстро откусил и запил кусок большим, звучным глотком дымящегося чая.
— Ох, Эдди! — всполошилась Матушка, окинув меня взором, полным истинно материнской заботы. — Не заглатывай так еду, иначе приключится ужаснейшее несварение. Ты же знаешь, какой у тебя чувствительный желудок.
— Я не могу — увы! — позволить себе роскошь насладиться неспешно утренним чаепитием, поскольку в любой момент — если не прямо в сию секунду — ожидаю появления полковника Крокетта.
— Да? — переспросила Матушка, ожидая подробностей.
Хоть я ознакомил и тетю, и кузину со страшными событиями предшествующего дня, я постарался (как я уже говорил) отчасти замаскировать степень своего в них участия — из страха причинить излишнее беспокойство о моей недостойной особе. Эта же причина и ныне побуждала меня продолжать укрывательство, и я небрежно пояснил, что согласился послужить проводником полковнику Крокетту, который изъявил желание осмотреть живописные пейзажи сельской местности Мэриленда.
— Это же замечательно, Эдди! — откликнулась Матушка. — Значит, вы с полковником Крокеттом больше не в ссоре.
— Мы и в самом деле заключили если не вечный мир, то, но крайней мере, временное соглашение.
Рада это слышать, — с широкой улыбкой сказала тетя.
— Во всяком случае, дражайшая Матушка, — продолжал я, — не ждите меня домой допоздна. Мое прибытие может быть отсрочено далеко за пору меж волка и собаки, так что убедительно прошу вас не отказывать себе в сне, дожидаясь моего возвращения.
Громкий стук в дверь нашего жилища возвестил о прибытии моего спутника.
— Допивай чай, милый, — сказала Матушка, поднимаясь с места. — Пойду открою.
Добрая женщина почти выбежала из кухни, а я быстро влил в себя последние капли укрепляющего питья. Затем, сорвав с шеи салфетку, я поднялся с места и направился прямиком в спальню. Судя по хмурому лику небес, я понимал, что ближайшие часы не принесут перемен в той унылой погоде, которая вот уже несколько дней омрачала и даже угнетала наш город, а потому я снял с вбитых в стену крюков шляпу и плащ и поспешил к выходу.
У распахнутой парадной двери я застал Матушку в беседе с Крокеттом — она стояла на пороге, а тот — у самого входа, держа в затянутой в перчатку правой руке поводья двух прекрасных с виду скакунов: одного — гнедого, другого — чалого с красноватым оттенком.
— Добро утречко, напарник, — приветствовал он меня. — А я как раз уговариваю вашу тетушку Клемм не волноваться, если мы не вернемся к ночи, ведь нам нужно проехать изрядное расстояние, пока мы доберемся до этих Аш…
Поскольку я стоял прямо позади Матушки и она не могла меня видеть, я воспользовался сим обстоятельством и, глядя прямо в лицо Крокетту, резко покачал головой. Глаза пограничного жителя слегка расширились от неожиданности, потом в них мелькнула искра понимания, когда смысл жеста дошел до него.
— Ну, пока мы добреемся до тех мест, куда едем, — закруглил он свою фразу.
Надев шляпу и плащ, я прошел мимо тетушки на тихую улочку, и покоритель дикой природы протянул мне поводья гнедого. Приняв из его рук уздечку, я вдел левую ногу в стремя и одним плавным движением вскочил в седло.
— Жаль, погода не исправилась к вашей поездке, — посочувствовала нам тетушка.
— Не так уж она плоха, миссус Клемм, — ободрил ее Крокетт, взлетая на скакуна. — Случалось мне охотиться в такие холодные деньки, что солнце к небу примерзало, когда пыталось выползти поутру! По сравнению с этим нынешний денек — все равно что солнечный июнь. Кстати говоря, передайте мисс Виргинии, что старый Дэви Крокетт хотел бы еще разок послушать ее пение. У девицы голос — что твоя канарейка, распотрошите меня, как медведя, если вру!
— Я так и передам, — ответила Матушка с широкой и радостной улыбкой.
— А от меня скажите, — вмешался я, — что это безрадостное утро на грани зимы и весны стало для меня еще печальнее при мысли, что за весь сегодняшний день я не увижу ее дивного личика!
— Непременно, дорогой! — обещала Матушка, после чего легким манием руки попрощалась с нами и — в тот момент, когда мы развернули коней и двинулись рысью по Эмиш-стрит — напутствовала нас жизнерадостным советом: — Хорошего вам дня, мальчики!
Содержательной беседе с моим спутником по дороге к северной окраине города препятствовала реакция, которую он вызывал у прохожих. На каждом перекрестке его немедля узнавали и пешие, и конные, приветствовавшие его кличами:
«Взять их, Дэви!», «Ура Крокетту» и другими пылкими восклицаниями в том же роде. Пограничный житель принимал эти излияния чувств с благосклонной улыбкой, каждый раз срывая с головы шляпу и звучно рявкая: «Спасибо, мои добрые граждане!», а я молча трусил вслед, против воли обратившись в Санчо Пансу при этом странствующем рыцаре.
Лишь когда мы оставили город далеко позади, у нас появилась наконец возможность общаться. Начало разговору положил полковник, осведомившийся, по какой причине я прервал его на полуслове во время разговора с Матушкой.
— Клянусь, По, у меня чуть голова не лопнула, пока я скумекал, на что, черт побери, вы намекаете! — воскликнул он. — Голова у вас так тряслась, я уж думал, не пляска ли святого Виста!
Я пояснил, что поступок мой был продиктован заботой о душевном спокойствии тети Марии, от которой я желал скрыть степень своего участия в нынешнем предприятии.
— Мое поведение, — добавил я, — стало естественным выражением того нежного чувства, какое я питаю к тетушке — существу, коему я обязан сыновней любовью и преданностью.
