Я сразу же напал на заметку Александра Монтагю относительно неудачной акустики в только что выстроенном театре на Холлидей-стрит. Эта статья послужила для меня ключом ко всей этой странной коллекции старых, плесневеющих газет, которыми была набита комната: очевидно, Александр Монтагю скрупулезно сохранял экземпляр каждого номера, в котором печатался.
Казалось очевидным, что в какой-либо из этих публикаций отыщется ключ к тайнам, нагроможденным вокруг кровавой надписи «NEVERMORE». Но само количество устилавших комнату газет чрезвычайно омрачало перспективу продолжить эту линию расследования. В любом случае не имелось никакой возможности приступить к столь трудоемкой работе сию же минуту. Осторожно сложив газету, я положил ее на стол и окинул взглядом скудно освещенную комнату.
Взгляд мой тут же упал на обтянутый кожей том драмы эпохи короля Иакова, который лежал на конторке все в том же положении, в каком я его оставил, когда вынужден был несколькими часами ранее бежать из зловонной атмосферы этого дома. Хотя я достаточно внимательно просмотрел книгу, теперь мне пришло в голову, что более тщательное изучение ее страниц, а также и других немалочисленных книг, принадлежавших Монтагю, могло бы доставить мне дополнительные сведения. С той целью я направился к конторке, но, едва сделав шаг или два, внезапно — в ужасе — застыл на месте.
За моей спиной послышался приглушенный скрип, словно кто-то перемещался украдкой, осторожно наступая на половицы!
Столь внезапен — столь совершенно тревожен — был этот звук, что сердце мое прекратило биться и ноги оцепенели, уподобившись мраморным членам знаменитого Гермеса, изваянного греческим художником Праксителем.
[32]
Не осмеливаясь двинуться с места — не осмеливаясь вздохнуть или хотя бы моргнуть глазом, — я пребывал в состоянии мучительного предчувствия, но хотя в этом лимбе неведения и напряженного до крайности внимания я оставался на протяжении нескольких мучительно растянутых минут, звук более не повторился.
Очень медленно — о, с какой осторожной, сверхчеловеческой медлительностью, едва ли я смогу выразить словами, — я принудил себя обернуться лицом к неведомому врагу, чьи шаги только что слышал так отчетливо, но в тусклом свете масляной лампы я не увидел позади себя ничего — лишь пустую комнату, темный коридор и сумрачный проход в маленькую гостиную прямо напротив спальни.
Безрадостный смешок сорвался с моих губ, и я сурово отчитал себя за несоразмерную фактам реакцию.
— Впасть в трепет от того, что обычный домашний грызун пробежал по коридору — кто же еще это мог быть?! — громко укорил я самого себя. — Право, Эдди, ты нынче на себя не похож.
Из приоткрытого окна проникал поток свежего ночного воздуха, а потому температура в спальне опустилась, и стало ощутимо прохладнее, однако от внезапного испуга чело мое покрылось каплями пота. Чтобы утереть лоб, я полез в карман брюк за платком, и когда вытаскивал этот кусок материи, из кармана выпала монета, покатилась по полу и скрылась под кроватью.
С учетом моих достаточно прискорбных финансовых обстоятельств, я едва ли мог себе позволить пожертвовать монетой — даже самой мелкой деноминации. Мне пришлось опуститься на колени и вглядеться в тень под кроватью. Освещение от масляной лампы, стоявшей на обеденном столе, было недостаточно ярким, чтобы помочь моему взгляду пронизать этот сумрак. Выпрямившись, я вернулся к столу, схватил лампу за основание, перенес ее к кровати и снова опустился на колени, чтобы еще раз поискать ускользнувшую от меня монету.
Теперь я видел все отчетливо и без помех, но монета не обнаруживалась. Я стал медленно продвигать лампу взад и вперед, подробно исследуя всю область под кроватью, и наконец нашел — не монету, но объяснение этой странной пропажи. Одна половица была здесь частично приподнята, словно отошла от соседних планок, и таким образом возникла широкая щель, в которую, по всей видимости, и проскочила монета.
Подобное отклонение в конструкции пола вполне соответствовало общему состоянию упадка, в котором пребывал дом. Тем не менее при виде этой частично сместившейся половицы внезапный озноб страшного предчувствия пронзил мое существо. Не было оснований сомневаться в том, что полковник Крокетт и его помощники самым тщательным образом осмотрели небольшое помещение, и уж спальня Монтагю была обыскана от пола до потолка. Но оставалось одно место, куда мои коллеги по расследованию почти наверное не догадались заглянуть.
Тайник под полом!
Пароксизм неизъяснимого ужаса сжал мое сердце, и я с трудом поднялся на ноги. Ладони вспотели так сильно, что, когда я вернул лампу на стол, мне пришлось вытереть их о брючины, после чего я вернулся к кровати, ухватил ее снизу и, крякнув от усилия, сдвинул в середину комнаты, полностью освободив расшатанную половину.
С минуту я оставался на месте, рассматривая пол, а в моей тяжко вздымавшейся груди бушевала целая буря противоречивых эмоций. С одной стороны, внутренний голос подсказывал мне бежать в штаб-квартиру полиции и немедля известить капитана Расселла. С другой стороны, не менее мощный импульс, проистекавший как из любознательности, так и из глубоко укоренившегося во мне чувства личного долга, побуждал меня довести до конца свою расследовательскую миссию и самому проникнуть в ту неведомую тайну, что скрывалась под полом.
Больше я медлить не мог. С громким кличем отчаянной решимости я наклонился и, подсунув трепещущие персты под приподнятый край половицы, отодрал ее прочь.
И тут же из-под пола мне в нос ударил скверный, тягостный аромат разложения. Сердце дрогнуло, ноги подкосились, и вопль безумного страха вырвался из иссушенных ужасом уст, когда невыразимо отталкивающее зрелище предстало моим широко раскрытым глазам. Уронив доску, я отступил вспять, конвульсивно содрогаясь всеми фибрами.
В это мгновение совсем близко за спиной я услышал отчетливый шорох и почувствовал на затылке чье-то теплое дыхание — теплое, но мороз пробежал по моей коже, и каждый волосок в отдельности встал дыбом!
Дикий вскрик неистового отчаяния исторгся из моей глотки в тот миг, когда я обернулся: вплотную, всего в нескольких дюймах от меня, я увидел фигуру, не менее жуткую в моих глазах, нежели тот невыразимый объект, на который я только что наткнулся под полом комнаты.
То была она: все та же фигура из моего сна — нет, из моих кошмаров, — которая появилась перед моими самим себе не поверившими глазами в сумрачной спальне обреченной усадьбы Ашеров.
Я вскрикнул снова, в последний раз. Тьма накрыла мои очи — сила ушла из членов — все сознательные ощущения померкли, и душа моя стремительно провалилась во тьму глухого забвенья!
Сумеречное сознание возвратилось — не внезапно, словно злосчастный моряк, который, упав за борт, появляется вновь из соленой пучины, горестно призывая друзей себе на спасение; и не постепенно, как те уподобившиеся амфибиям ныряльщики Южных морей, которые, разыскав драгоценные жемчугоносные устрицы, неторопливо всплывают навстречу солнечному свету, сжимая в руке свое перламутровое сокровище, — сознание возвращалось ко мне рывками, словно утомленный пловец: его то накрывает волна, то он с трудом выбирается вновь на поверхность, и так, одним лишь усилием воли, пролагает себе путь к безопасному берегу.
