— Вот уж за что я бы ее винить не стал, — заметил Крокетт. — Чтоб мне лопнуть, если эта штука там внизу не самая что ни на есть кошмарнющая! — С этими словами он указал движением подбородка на троих полисменов, которые как раз извлекали схороненный ужас из тайника под половицами.
То было тело пожилого человека в обветшавшей батистовой рубашке и залатанных, изношенных брюках. Поскольку я уже один раз видел это, то был несколько подготовлен к чудовищному зрелищу, но все же предпочел выждать еще мгновение и собраться с силами, прежде чем сосредоточить внимание на жутких останках, выложенных полицейскими на пол.
Казалось неоспоримым, что останки эти принадлежат Александру Монтагю. Жалкий вид его облачения, исхудавшее тело, редкие, седые пучки волос на висках в прочем лишенного растительности черепа — все подтверждало, что перед нами тело нуждавшегося, страдавшего от голода старика. Но даже ближайший знакомый не смог бы опознать покойного по лицу, столь чудовищно — столь злодейски — столь бесчеловечно было оно изуродовано!
На месте вырванных из орбит глаз зияли две жуткие, кровавые впадины. Нос был отрезан под корень, лишь неровная треугольная дыра оставалась посреди того, что некогда было лицом. Но даже эти страшные увечья не могли сравняться своей отвратительностью — своей гротескностью — с гримасой, в которую превратился рот, беспощадно разрезанный почти до ушей, благодаря чему покойный словно ухмылялся непристойной макабрической усмешкой, как маска в канун Дня Всех Святых.
Почти задыхаясь от ярости и отвращения, капитан Расселл произнес:
— За все годы служения Закону мне не случалось видеть столь кровавого — столь демонического преступления.
— И мне тоже, — мрачно присоединился к нему Крокетт, но, подумав, добавил: — Хотя нет — однажды.
Капитан Расселл метнул на него острый вопрошающий взгляд и уточнил:
— И когда именно?
Пограничный житель повернулся лицом к капитану Расселлу, скрестил руки на своей широкой груди и отвечал так:
— Много лет назад, зимой четырнадцатого года, когда я сражался бок о бок со Старым Гикори в войне с краснокожими. Был у нас в полку молоденький паренек по имени Гибсон.
— Рэнс Гибсон. Посмотреть на него — кроткий, что новорожденный ягненок. Светлые волосенки вьются, словно у девочки, глазки ясные, голубые, как горный ручей в Теннесси. Но когда началась драчка, ого-го — эти голубые глазки разгорелись, как у самого дьявола, и наш милый ягненочек превратился в гадюку, взбесившуюся от летней жары… Особенно один такой был случай: мы двинулись на юг, чтобы соединиться к майором Дэниэлом Бизли и его людьми в районе форта Талладега. Переходим мы через реку Куза, и вдруг целая стая индейцев крик вылетает из леса, голося и вопя, словно египетская саранча. Мы с ребятами схватились за ружья и — быстрее чем бобра ободрать — обратили их всех в бегство. Гнали их до Таллусахатчи, а там пара дюжин гадов забилась в старый блокгауз. Ну, блокгауз мы подожгли, и едва кто-нибудь из дьяволов пытался выскочить из огня, пристреливали его как собаку… Пока мы так развлекались, мальчишка-индеец — лет двенадцать или тринадцать ему было на вид — выскочил из дверей, но пули настигли его прямо возле горящего дома. Руки-ноги у него были перебиты, а упал он так близко к огню, что у него под кожей прямо-таки жир закипал. Но чтоб меня черт унес — он все-таки пытался полз ти. И ни стона — краснокожие так упрямы, когда в них боевой дух разгорится, скорее помрут, чем попросят милости или хоть звук издадут… Прицелился я из «Старой Бетси», чтобы избавить мальчишку от мук, как вдруг гляжу — один из наших подбегает к краснокожему, бросается на него с таким воплем, что у меня кровь в жилах застыла, и давай кромсать его большим охотничьим ножом. Я так и замер при виде подобного дикарства в белом человеке, а когда пригляделся и понял, кто это так орудует, — право, меня можно было бы сбить с ног подушкой… Это был тот самый симпатяга, юный Рэнс Гибсон… Я выскочил из укрытия и побежал к нему, но прежде, чем успел добежать, он разделал краснокожего мальчишку словно индейку на День благодарения. И уши отрезал, и нос, и как раз взялся за пальцы, когда я ухватил его за обе руки и спросил, что это, черт побери, он творит. Он поглядел на меня с такой пакостной улыбкой, что меня чуть не вытошнило. Сказал, собирает сувениры на память. Сказал, засушит, как куски баранины, и сделает себе ожерелье на шею… И он так и поступил. Нанизал на кожаный ремешок и носил на шее. — Крокетт сделал глубокий вдох и, покачав головой, продолжал: — Он бы и штучку этому индейскому мальчишке оттяпал, если б я его не остановил.
Когда Крокетт закончил свой страшный рассказ, в комнате воцарилась такая плотная тишина, что казалась материальной. Не только мы с капитаном Расселлом, но и те трое полицейских, сгрудившихся вокруг трупа Монтагю, — все смотрели на пограничного жителя в полном — оцепенелом — молчании.
Первым заговорил капитан Расселл:
— Описанные вами жестокости и впрямь поразительно напоминают увечья, причиненные нынешней жертве. Возможно ли, чтобы молодой Гибсон, который теперь уже достиг зрелых лет, поселился в Балтиморе и ныне тешит свою противоестественную кровожадность, совершая одно извращенное убийство за другим?
Крокетт сердито фыркнул:
— Вряд ли, капитан! Это самое ожерелье не пошло Рэнсу впрок. Через пару недель после той истории мы с ребятами попали в засаду — крики подкараулили нас в местечке под названием «Излучина подковы» на реке Таллапуса. Отбиться мы отбились, но Рэнса они схватили. Похоже, краснокожим не пришлось по душе, что он носит вместо украшения уши и прочие детали их приятеля. К тому времени, как мы добрались до старины Рэнса, крики уже добрых двадцать четыре часа с ним забавлялись.
— Значит, он был мертв, — заключил капитан Расселл.
— Не вполне, — угрюмо возразил Крокетт. — Хотя так было бы лучше. Эти дьявольские выползни проделали маленькую дырочку в его животе, выдернули кишку и привязали к собаке и стали гонять пса вокруг деревянного столба, пока все кишки на столб не намотали. И это лишь начало!
— Рэнс еще дышал, когда мы его нашли, но мы поспешили избавить его от страданий.
Капитан Расселл не сразу обрел дар речи.
— Значит, мы можем предположить, — хрипло пробормотал он наконец, — что убийца Александра Монтагю и Эльмиры Макриди — человек такого же сорта, с расстроенным, больным воображением, кое измышляет невероятные ужасы и рисует адские дела. Как только мы найдем человека с таким недугом, мы схватим виновника этих немыслимых преступлений!
— Полагаю, вы правы, капитан, — ответил Крокетт. — Но выследить подобного выползка будет посложнее, чем… — Но пограничный житель прервал себя на полуслове и озабоченно спросил: — Что с вами, По?
— Все в порядке, — ответил я, но то было неправдой.
Внезапная волна дурноты обрушилась на мой мозг, голова поплыла, и зрение померкло. Прикрыв ладонью глаза, я уперся локтем в стол и ждал, пока пройдет головокружение.
