— Ты решил бороду отпустить? — спросила его однажды Светлана.
— Бриться лень, — проворчал он в ответ.
Она улыбалась ему и не замечала затаившегося в его вечно хмельных глазах страха. Она была счастлива присутствием мужчины возле себя, радовалась ежедневным соитиям и смотрела на него благодарным взглядом, ибо никогда прежде не была настолько полно удовлетворена сексуальной жизнью. Она не понимала, что Юдиным двигала не страсть, а жажда затеряться в женских объятиях, заглушить громким женским дыханием свои мысли, пугающие, жгучие, выворачивающие наизнанку. Он боялся оставаться наедине с собой, так как сразу погружался в пучину воспоминаний, снова и снова видел, как выстрел пистолета отбрасывал Тевлоева к дверце автомобиля, видел глаза Асланбека, чувствовал тяжёлый толчок пистолета в руку… Глаза Тевлоева были огромны, совсем не такие, как в жизни. Они заполняли всё пространство, весь мир. Юдин проваливался в них, растворялся. Они обволакивали его, пронизывали холодом, и он начинал мелко трястись, не в силах справиться с нервным напряжением.
Но это вовсе не было переживание о содеянном. Его состояние не имело ничего общего с раскаяньем. Это был просто шок, от которого он не мог никак отойти, шок от радикальной перемены жизни, шок от сознания того, что он из полновластного вершителя чужих судеб вдруг превратился в перепуганное животное, обложенное со всех сторон охотниками.
Чем дольше он оставался в доме Светланы, тем тяжелее делалось у него на душе. Иногда он целыми днями лежал и смотрел в потолок, в тысячный раз пересчитывая трещины в досках и точки ссохшихся мух.
Но едва Светлана возвращалась с работы, он оживлялся, становился деятельным, хватался за продукты, пытался что-нибудь готовить, громко и шумно говорил о чём-то и, конечно, тискал женщину без устали…
Ночами дом погружался в глубочайшую тишину. Акустика улицы была такая, что казалось, что проходившие мимо дома люди ходили по дому, разговаривали, кашляли, харкали. Временами это ощущение настолько захватывало Юдина, что он доходил почти до обморочного состояния.
Он устал от постоянного напряжения, устал ждать неожиданного развития ситуации. Он больше не мог находиться в ограниченном пространстве и с каждым днём, разглядывая в зеркале своё отражение, становился всё менее терпеливым…
Когда щетина его стала, наконец, похожей на бороду, усы сделались броскими, причёска изменилась, он отправился в фотоателье и сфотографировался на паспорт, после чего быстро переделал паспорт Николая Фёдорова. Придирчивый глаз, разумеется, заметил бы подделку, но для среднего обывателя его паспорт выглядел абсолютно нормально. Ни один начальник отдела кадров не заподозрил бы ничего. Разглядывая свой новый документ, Юдин поворачивал его так и сяк, щурился, кивал головой: «Всё в ажуре. Придраться, конечно, можно, но для этого нужно хотеть придраться… Что ж, теперь я человек с паспортом».
В один из тёплых майских дней он забрёл в поисках работы в отдел кадров ресторана «Рассвет». Сидевший в тесной комнатушке тучный мужчина, потный, с одышкой, но подвижный, погрозил пальчиком-сарделькой куда-то в воздух:
— Текучка заела! Приходят такие, как ты, недельку поработают, наворуют из подсобки, а там и увольняются.
— Я не собираюсь воровать. Мне не нужно, — ответил было Юдин.
— Всем нужно, — начальник мучительно ловил воздух ртом. — Это мы только очки друг другу втираем социалистической нравственностью. А уж мне-то лучше других известно, какая она, эта нравственность. Тут, в ресторане, это видно, как под микроскопом… Значит так, ты кто по профессии будешь?
— Художник.
— Ох уж мне эти творческая интеллигенция, — кадровик звонко пошлёпал себя по толстой шее. — Была б моя воля, я таких, как ты, близко бы не подпускал… Грузчик должен быть грузчиком. А то взяли моду — инженеры, художники, поэты, все кому не лень в грузчики идут. А на этой работе, между прочим, интеллект ваш творческий не нужен! Государство на ваше образование деньги тратило, учило вас, а вы… Знаю я вашего брата, сколько таких через мои руки прошло… Интеллигенты, а пьёте круче настоящих грузчиков.
— Так есть у вас место? — нахмурился Юдин. — Возьмёте на работу?
— Художник, говоришь? Небось голых баб малюешь, втыкаешь им под видом творчества… И трудовая книжка наверняка утеряна? Это у вас у всех одинаково, — он постучал толстыми пальцами по столу и взял паспорт из рук Юдина. — Ладно, Фёдоров Николай Артемьевич, возьму тебя. Мне сейчас двоих уволить надо, вконец проспиртовались, сволочи… Ты сам-то сильно закладываешь? — тут он многозначительно щёлкнул себя пальцем по шее. — А то интеллигенты любят от депрессии лечиться… Только знай, Фёдоров, будешь пить — долго не продержишься у меня… Ох и надоела мне эта текучка кадров… Значит так, я тебя беру, но с каждой получки ты мне червонец отдаёшь… Приступать можешь завтра.
На следующее утро Юдин ушёл от Светланы, не простившись и не оставив никакой пояснительной записки. Он снял небольшую комнатку неподалёку от ресторана, без малейших сложностей договорившись со старенькой хозяйкой — горбатой старушонкой, одинокой, молчаливой, пропахшей плесенью. Он заплатил ей за месяц вперёд и ласково попросил:
— Бабуля, ты особо не распространяйся, что у тебя жилец объявился. Я тебя деньгами обижать не буду. Вперёд заплатил, верно? И всегда буду вперёд давать. Но пусть обо мне никто не знает. Молчать-то умеешь, бабуля? Или всё с кумушками на лавочке перемалываешь?
— Мне, сынок, нет ни до кого дела. Я сама по себе. Ты только не шуми тут сильно, не пьянствуй особо.
— Не бойся, бабуля, я человек тихий. Гостей приводить не стану. Я — писатель, мне уединение нужно, чтобы сосредоточиться. Понимаешь?
Её звали Варвара Анисимовна, но Юдин обращался к ней просто «бабка».
Она что-то прошамкала в ответ и заковыляла в сени, повесив в воздухе запах плесени.
«Ничего, старостью пахнет, но не тюремной камерой, — рассуждал Юдин — Немного перекантуюсь здесь».
Оставшись один, он затворил перекошенную дверь и внимательно осмотрел комнату. На стене напротив окна висел старый жёлто-зелёный коврик с могучими коричневыми оленями, украшенными сказочными ветвистыми рогами. Диван с протёртой бордовой обивкой стоял у той же стены, украшенный на обоих концах толстыми валиками. Открывавшаяся внутрь комнаты дверь упиралась в этот диван и продрала в месте соприкосновения дырку в обивке. Напротив двери красовался комод с бронзовыми ручками на выдвижных ящиках, из которых тянулся запах нафталина. Юдин немного сдвинул комод и, заглянув за него, обнаружил подгнившую доску у самой стены. Поднатужившись, он сумел оторвать её от пола.
«Нормально. Сгодится на некоторое время».
Уложив в открывшееся пространство под доской мешочки с золотом, пакет с деньгами и пистолет, Юдин водворил комод на прежнее место.
«Ну-с, начнём трудовую жизнь, что ли?»
Через два дня во время обеденного перерыва он впервые увидел Эльзу Шапошникову. Он сидел на кухне ресторана и неторопливо ел суп харчо, громко отхлёбывая из ложки горячую жижу, блестевшую жиром. Эльза остановилась в двери, многозначительно вздохнув, и устало прислонилась к косяку. Она ловко бросила чёрный пластиковый поднос на стол возле Юдина и закатила глаза.
