— То-то и оно, — засмеялся Виктор, сразу почувствовав определённое превосходство над Борисом. — Видно, что ты никогда на собственной шкуре ни испытывал, что такое быть побеждённым и что такое быть победителем…
— Ладно, мальчики, кончайте бодаться, — Вера отошла от них и закружилась на месте. — Темнеть начинает, есть возможность насладиться последними лучами солнца. Ваши споры в данную минуту ничему не послужат… Давайте гулять…
МОСКВА. АНТОН ЮДИН
Надя оставила Юдина у себя. У неё не было никаких сомнений насчёт него.
— А как же сын, Надя? Что он скажет? Что подумает?
— Плевать на Пашку, — окрысилась она. — Или у меня нет права на личную жизнь? Я ещё не старуха, правда? Ведь правда? Ты скажи мне, Коля, ведь я ещё гожусь на то, чтобы нравиться? Ведь тебе я нравлюсь? Разве не могу я, наконец, о себе подумать?
— Можешь…
Юдин жил у Надежды почти две недели.
В разговорах с ней он всё время был настороже, чтобы не ляпнуть что-нибудь неподходящее. То и дело с языка готовы были сорваться столь привычные ему слова воровского жаргона, но он вовремя останавливал себя, не договаривая фразы и принимая вид человека, внезапно задумавшегося над своей бедой. Он уже клял себя за то, что с самого начала выбрал роль рафинированного интеллигента, желая купить расположение Надежды. Но ей нравилась его мнимая рассеянность, Надя относила такое поведение на счёт переживаний, терзавших Юдина.
«Надо было вести себя проще, как с Эльзой или Анькой. Теперь парься, идиот, изображай интеллектуала. Там-то я хоть и художник был, а всё же с грузчиками в одном котле варился. А тут дёрнул чёрт выдать себя за голубую кровь… Прикатил в столицу, видишь ли, правду искать… Правдолюбец дешёвый!»
Он просыпался вместе с Надей, она спешила на утреннюю уборку в райком партии, а он мчался на вокзал, чтобы перебросить золото в другой ящик камеры хранения. После этого он бесцельно бродил по городу, всматриваясь в лица прохожих и жадно всасывая в себя их беспечность. Одним из самых удивительных зрелищ для Юдина было огромные очереди возле газетных автоматов при входе в метро. Люди выстраивались друг за другом перед металлическими коробками, как толпа голодающих перед бесплатной кухней, но они жаждали не каши и не хлеба, а газет, без которых, казалось, жизнь в столице была немыслима. Каждый газетный аппарат был оборудован стеклянной нишей, в которой виднелось название газеты «Известия», «Труд», «Правда»… Множество газет, бесконечное множество людей в очереди. Они стояли молча, тычась друг другу в спину и держа монетку в руке, которую надо было опустить в щель прожорливого аппарата. Щёлкали рычаги, с шелестом вываливались газеты, шаркали башмаки. Иногда кто-нибудь пытался пролезть вне очереди, и тогда в мгновение ока вскипал дружный рёв возмущения…
В метро почти все читали, шелестя бумагой газет. Порой ему начинало казаться, что дружное шуршание газет, доносившееся со всех сторон, заглушало громкий стук колёс поезда.
«Самая читающая страна в мире», — вспомнил Юдин слова, так часто повторяемые по радио. Вытянув шею, он заглянул через плечо стоявшему рядом парню. Тот читал «Комсомольскую правду»: «Вот уже 30 лет наша страна живёт в условиях мира. Мы знаем высокую цену чистого неба и говорим сердечное спасибо родной партии, Центральному Комитету КПСС, товарищу Леониду Ильичу Брежневу за огромную, титаническую работу по разрядке напряжённости по укреплению принципов мирного существования…»
— Какая чушь, всюду одно и то же, — проворчал Юдин.
— Простите, — повернулся парень, — я не расслышал. Вы мне что-то сказали?
— Нет, ничего…
Несколько раз Юдин приходил к Кропоткинскому переулку, задерживался там на минуту, чтобы посмотреть с угла улицы на флаг посольства Финляндии, и уходил. Он ни разу не решился пройтись мимо ворот посольства. Какая-то неведомая сила останавливала его, он чувствовал опасность, несмотря на абсолютное спокойствие, царившее в переулке. И всякий раз он оборачивался в задумчивости на жилой дом, высившийся напротив института имени Сербского на перекрещении Кропоткинских переулка и улицы.
«Вот бы здесь обосноваться для наблюдения», — мечтал Юдин.
Нетерпение пожирало его. Он всем своим существом ощущал близость Финляндии, но ничего не мог поделать. Казалось, что для достижения цели оставалось лишь протянуть руку, сделать шаг, но беспрепятственно этого сделать было нельзя: у финского посольства ворот стояло два милиционера, а уж Юдин знал, что такое хороший постовой МВД. Кроме того, это было не единственное посольство на улице, сразу возле посольства Финляндии было австралийское посольство, а напротив располагалось посольство Конго. И возле каждого находился вооружённый пистолетом постовой. И каждый из этих постовых наверняка имел ориентировку на Юдина. Никакое нетерпение не могло помочь прорваться ему сквозь запертые чугунные ворота. Надо было выжидать и изучать обстановку…
Вечером Юдин обязательно ехал на вокзал и перекладывал сумку с золотом в другой ящик. Он испытывал физические терзания, когда защёлкивал ящик камеры хранения и покидал вокзал. Ему всё время казалось, что ящик непременно откроется по какой-то неведомой причине и что в распахнутую дверцу кто-нибудь заглянет и обнаружит золото.
Часам к девяти вечера он ехал к Надежде.
— Ну что? — обычно спрашивала она. — Как там в твоём министерстве культуры?
— Смотрела фильм «Приходите завтра»? Вот так и у меня. То одного нет чинуши, то другого. Отфутболивают один к другому… Всё откладывают на завтра, завтра, завтра… И всё-то им не так… То тех бумаг нет, то этих… Скоро из моих заявлений можно будет библиотеку составлять…
— Ты устал…
До поздней ночи Пашка, сын Нади, ловил на стареньком радиоприёмнике «Голос Америки» и вслушивался сквозь шумы в ритмы рок-музыки, а когда он засыпал, Надя отдавалась Юдину, прикусывая себе губу, чтобы не стонать. Несмотря на всю свою простоту, она была удивительно целомудренна и никогда не снимала нижнюю рубаху. Сквозь ткань Юдин жадно ощупывал её налитую грудь, пытался обнажить её, однако Надя не позволяла ему.
— Нет, нет, нельзя, дорогой… Нельзя… Это стыдно…
«Дура», — только и думал в ответ Юдин.
Как-то раз Юдин, оставшись в квартире один, забрался в шкаф, где хранились, перетянутые резинкой документы, и нашёл паспорт Надежды. На первой страничке было написано «Исаева Надежда Петровна». Он перевернул страничку и увидел молодое лицо на фотографии.
— Исаева, — проговорил бывший лейтенант. — Стало быть, она и впрямь жена Верстака… Это ж надо, чтоб жизнь меня завела именно к ней… Очень миловидная девчонка была. Никогда не думал, что у Верстака была такая хорошенькая бабёнка. Повезло ему, чёрт возьми… Да и мне повезло… А по молодости она, думаю, просто сладенькая была… Эх, мать твою, приодеть бы её, подлакировать слегка… Впрочем, какое мне дело?..
Он снова и снова ходил на Кропоткинскую улицу и однажды разговорился, остановившись возле подъезда углового дома, с кривеньким и ссохшимся за долгие годы жизни старичком. Этого древнего старика Юдин видел уже неоднократно. Редкая, седая, с какой-то зеленцой борода, тяжёлые очки в роговой оправе. Старик всегда был одет в длинное чёрное пальто до пят, несмотря на тёплую погоду.
