Лоуэлл побледнел еще сильнее, кожа стянулась к глубоким морщинам, пролегшим у рта и на подбородке. На шее проступили бугры мышц.
— Мою дочь не убили, сэр, если вы это вообразили. Об этом не может быть и речи. Вот почему я не вижу никакой связи. И пусть ваши профессиональные амбиции не подталкивают вас видеть убийство там, где есть только трагедия.
— Что стало причиной ее смерти, сэр? — Питт понизил голос, понимая, какую боль причиняет своими расспросами; сознание этого было сильнее разделявших двух мужчин чувств и убеждений.
— Болезнь. Весьма нежданная. Но не яд. Если вы подумали об этом как о возможной связи, то ошиблись. И вам бы лучше заниматься делом миссис Спенсер-Браун, а не копаться в семейных трагедиях других людей. И я отказываю вам в разрешении досаждать подобными дурацкими расспросами моей жене. Она уже немало пострадала. Вы не представляете, что делаете!
— У меня есть дочь, сэр, — сказал Томас, напоминая об этом не только сидевшему напротив невысокому, напряженному человеку, но и себе самому. Что, если бы Джемайма умерла вдруг, неожиданно, превратившись в один день из живой, веселой девочки в мучительное воспоминание? Было бы для него так же, как сейчас для Лоуэлла, невыносимо обсуждение этого? Он не стал гадать. Такая трагедия уму непостижима.
Однако же Мина тоже была чьей-то дочерью…
— Где она умерла, сэр?
Лоуэлл посмотрел на него в упор.
— В нашем доме, в Хертфордшире. А какое вам до этого дело?
— И где она похоронена, сэр?
Лоуэлл вспыхнул.
— Я отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы! Это чудовищная наглость и оскорбление! Вам платят за расследование смерти Мины Спенсер-Браун, а не за удовлетворение вашего личного любопытства в отношении моей семьи и постигшей ее утраты! Если есть вопросы по делу, спрашивайте. Я отвечу на них, как должно. В противном случае прошу немедленно покинуть мой дом и не возвращаться, если только вас не приведет сюда служебная необходимость! Вам понятно, сэр?
— Да, мистер Чаррингтон, — мягко ответил Питт. — Я прекрасно вас понимаю. Ваша дочь дружила с миссис Спенсер-Браун?
— Не особенно. Думаю, между ними не было близких отношений. Разница в возрасте…
В голову Питту залетела вдруг совершенно случайная мысль.
— Ваша дочь была знакома с мистером Лагардом?
— Они знали друг друга какое-то время, — сдержанно ответил Лоуэлл. — Но никакой… — он заколебался, подбирая нужное слово, — никаких нежных чувств между ними не было. Очень жаль. Отличная получилась бы пара. Мы с женой пытались воздействовать на нее, но Отилии пришлось… — Он снова остановился и нахмурился. — Это вряд ли имеет отношение к вашему расследованию. А сейчас — и вообще к чему-либо. Извините, но мы только впустую тратим ваше и мое время. Мне нечего вам больше сказать. Доброго дня.
Упереться? Стоять на своем? Требовать? Нет, решил он. Лоуэлл все равно ничего больше не скажет.
Инспектор поднялся.
— Спасибо за помощь. Надеюсь, мне не придется больше беспокоить вас. Доброго дня, сэр.
— Я тоже надеюсь. — Лоуэлл встал. — Лакей вас проводит.
Над Рутленд-плейс висело водянистое солнце. Проклюнувшиеся в одном или двух садах зеленые листочки нарциссов напоминали выставленные штыки под желтыми стягами. Лучше бы их не сажали вот так, рядами, как армейские шеренги, подумал Питт.
Права ли была Мина Спенсер-Браун в своем отношении к смерти Отилии Чаррингтон, но в этом определенно была какая-то тайна. Девушка не умерла и не была похоронена в том месте, на которое указывала ее семья. Зачем им лгать? Кто на самом деле убил ее и где?
Ответ мог быть только один: это было что-то настолько болезненное или настолько ужасное, что они предпочитали не говорить правду.
Глава 8
Прошло три дня, а дело никак не двигалось. Питт отработал все улики, какие только смог найти, а сержант Харрис допросил слуг и в кухне, и на дворне. Никто не рассказал ему ничего мало-мальски важного. Становилось все очевиднее, что Мина, как и предполагала Шарлотта, стала жертвой болезненной страсти. Обрывки показаний, впечатления, собранные тут и там, постепенно подтверждали это. Но что же она увидела? Определенно что-то более важное и опасное, чем личность мелкого воришки…
На четвертый день, в начале второго, Шарлотта стояла в гостиной и открывала застекленную дверь в задний садик, полной грудью вдыхая воздух, в котором наконец ощущались тепло и запах земли, когда в комнату, шаркая подошвами по новому ковру, вбежала Грейси.
— О, миссис Питт, мэм, тут вам письмо с нарочным, в карете и все такое, и он говорит, что это шибко срочно. И, бога ради, мэм, карета все еще стоит на улице, здоровенная, как дом, и такая роскошная! — Она протянула Шарлотте конверт.
Почерк Кэролайн. Шарлотта разорвала конверт и прочла:
Моя дорогая Шарлотта! Случилось нечто совершенно ужасное. Просто и не знаю, как тебе сказать, такая страшная трагедия…
Как тебе известно, Элоиза Лагард была крайне удручена смертью Мины и ее обстоятельствами, и Тормод увез ее в загородный дом, дабы она восстановила душевное равновесие.
Моя дорогая Шарлотта, они вернулись нынче утрам после кошмарнейшего несчастного случая! Такой ужас, что даже представить страшно! Вечером, когда они возвращались с пикника с друзьями, бедный Тормод правил каретой, и так случилось, что он соскользнул с козел и свалился прямо под колеса. В довершение этого ужаса друзья ехали прямо за ними. Уже стемнело, и они не увидели, что произошло! Шарлотта, они проехали прямо по нему! Лошади и карета!
Бедный молодой человек, немногим старше тебя, теперь безнадежно покалечен! Он лежит в постели на Рутленд-плейс и, скорее всего, будет так лежать до конца своих дней!
Я так расстроена, что просто не знаю, что сказать, что сделать. Чем мы можем помочь? Как нам быть перед лицом столь жуткой трагедию?
Я подумала, ты захочешь узнать как можно быстрее, и послала карету на случай, если пожелаешь приехать сегодня. Я была бы очень рада твоей компании, хотя бы просто для того, чтобы разделить с кем-то свое потрясение и горе. Твой отец уехал по делам и будет сегодня обедать в городе, а от бабушки никакого утешения.
Я написала и Эмили и отправила письмо с посыльным.
Твоя любящая мать,
Кэролайн Эллисон
Шарлотта перечитала письмо — не из-за сомнений в том, что поняла его как-то неверно, но чтобы дать себе время, пока все значение произошедшего и груз сопутствующей ему боли не уложатся в сознании.
Она попыталась представить ночь, темную дорогу, Тормода Лагарда — каким видела его в последний раз, с высоким бледным лбом и волной черных волос — на подножке… затем, быть может, лошадь дернулась в сторону или неожиданный поворот на дороге, и вот он лежит на земле, карета над ним, шум, грохот, колеса проезжают по ноге или руке, кости трещат… Секундная тишина, ночное небо, а потом грохочущий стук копыт другой упряжки, давящая, дробящая кости тяжесть, агония раздавленного тела…
