Однако Эжени была бессильна что-либо сделать. В ту ночь она рано легла спать и не могла сказать, когда ее муж вернулся домой. Нет, она собиралась пойти на концерт вместе с ним, но у нее разболелась голова, и она осталась дома. Да, билеты были куплены заранее, и она очень хотела пойти на концерт. Однако Эжени была вынуждена признать, что не очень любит классическую музыку: она предпочитает баллады, что-нибудь с красивой мелодией и словами.
Говорил ли ей муж, какие произведения исполнялись в тот вечер? Разумеется, говорил, и еще он говорил, что исполнение было великолепным. Может ли она вспомнить, о каких произведениях шла речь? Может. Эжени их перечислила, но разве не была программа концерта напечатана и развешана?
Несчастная Эжени не знала, что сказать. Она ничего не читала.
Лэнд заверил ее в том, что любой мог узнать перечень исполняемых произведений, не побывав на выступлении.
Эжени вышла замуж за Джерома одиннадцать лет назад, и все это время он был ей хорошим мужем, обеспечивал семью. Он был непьющим, трудолюбивым и никогда не давал ей повод жаловаться. Определенно, он ни разу не сказал жене оскорбительного слова, ни разу не поднял на нее руку; он не запрещал ей общаться с подругами и время от времени ходить куда-либо одной. Он никогда не ставил ее в стеснительное положение, заигрывая с другими женщинами, никогда не вел себя неподобающим образом на людях, а наедине не был грубым или придирчивым. И уж, конечно, в супружеских отношениях он никогда не требовал ничего оскорбительного, ничего помимо того, что мужчина вправе ожидать от своей законной супруги.
Но с другой стороны, как указал Лэнд, испытывая что-то похожее на смущение, есть много того, что ей неизвестно. И она, будучи порядочной, воспитанной женщиной, ни за что не стала бы ревновать своего мужа к ученику-подростку! Больше того, она, вероятно, даже не подозревала о его склонности к подобным извращениям.
Да, подтвердила Эжени, бледная как полотно, не подозревала. И она до сих пор не верит в это. Если мистер Лэнд так говорит, это, может быть, верно в отношении кого-то другого, но только не ее мужа. Он человек порядочный — больше того, у него очень строгие моральные принципы. Его выводит из себя даже нецензурная речь, и он никогда не употребляет спиртное. Эжени никогда не замечала за ним ничего пошлого.
Наконец ее отпустили, и Шарлотте очень захотелось, чтобы она покинула зал заседаний. Это было безнадежно — ничто не могло спасти Джерома. А верить в чудо было глупо.
Тем не менее процесс продолжался своим чередом.
Другой, не такой предвзятый свидетель, бывший работодатель Джерома, рассказал суду о характере подсудимого. Он был смущен тем, что находился здесь, несомненно, вопреки своей воле. Но хотя этот человек старался не говорить ничего такого, что в глазах присутствующих поставило бы его на одну доску с Джеромом, он не мог утверждать, что уже давно замечал в его натуре какие-либо серьезные изъяны. Он дал Джерому отличные рекомендации — и вот сейчас должен был либо настаивать, что не ошибся, либо выставить себя слепым глупцом. А поскольку этот человек занимал высокое положение в банке, последнего он никак не мог себе позволить.
Он должным образом подтвердил, что Джером, пока жил у него дома и воспитывал двух его сыновей, производил на него впечатление образцового педагога, и уж он определенно не позволял себе ничего непристойного в отношении мальчиков.
— А если бы такое произошло, узнал бы свидетель об этом? — вежливо поинтересовался Лэнд.
Банкир замялся, взвешивая последствия обоих ответов.
— Да, — наконец твердо заявил он. — Несомненно, узнал бы. Естественно, меня волнуют проблемы моей семьи.
Лэнд не стал настаивать. Кивнув, он сел, быстро поняв бесплодность избранной тактики.
Последним свидетелем, говорившим о личных качествах подсудимого, был Эсмонд Вандерли. Это он порекомендовал Джерома Уэйбурнам. Подобно предыдущему свидетелю, Вандерли разрывался между двумя полюсами: выступить в поддержку Джерома или — что было бы гораздо хуже, чем просто показать свою неспособность разбираться в людях, — стать единственным, кто, как никто другой, ускорил разразившуюся трагедию. В конце концов, именно он ввел Мориса Джерома в дом Уэйбурнов, а следовательно, в жизнь Артура Уэйбурна — и в его смерть.
Вандерли назвал себя и объяснил, кем приходится Уэйбурнам.
— Леди Уэйбурн ваша родная сестра, мистер Вандерли? — повторил Джайлс.
— Да.
— То есть Артур Уэйбурн приходился вам племянником?
— Естественно.
— Значит, вы вряд ли подошли легкомысленно или небрежно к вопросу выбора наставника для него, понимая, какое воздействие этот человек окажет на его образование и воспитание? — настаивал защитник.
Чувство собственного достоинства допускало только один ответ.
— Разумеется, — с легкой улыбкой подтвердил Вандерли. Он изящно перегнулся через перила. — Я быстро лишился бы уважения окружающих, если бы давал свои рекомендации кому попало. Это же очевидно, вы согласны?
— Очевидно? — недоуменно переспросил Джайлс.
— Я имею в виду рекомендации, мистер Джайлс. Люди частенько забывают, что ты дал им какой-нибудь дельный совет, — они склонны приписывать все заслуги себе. Но стоит посоветовать им что-нибудь неудачное, и они будут при каждом удобном случае напоминать, что это ты во всем виноват. Больше того, они позаботятся о том, чтобы это стало известно всем.
— В таком случае можем ли мы заключить, что вы порекомендовали Мориса Джерома только после того, как навели справки о его профессиональных качествах — и о его характере?
— Можете. Профессиональная квалификация Джерома блестящая. Конечно, характер у него не слишком приятный, но, с другой стороны, я и не собирался поддерживать с ним близкие личные отношения. Моральные качества у него были безупречными — в той степени, в какой они вообще обсуждались. Понимаете, приглашая педагога для своих детей, о подобных вещах не говорят. Такое спрашивают, нанимая горничную, — точнее, это выясняет домохозяйка. Однако от наставника высокая нравственность ожидается как нечто должное — до тех пор пока не будет установлено обратное. Но в этом случае, разумеется, такого человека уже просто никуда не возьмут. Джером, если уж на то пошло, был немного нудным — самым настоящим педантом. Да, и еще он абсолютный трезвенник. От такого человека ничего другого нельзя ожидать.
Вандерли натянуто усмехнулся.
— Женился на приятной женщине, — продолжал он. — Я ознакомился с ее репутацией. Безукоризненная.
— Детей у них нет? — Это уже вмешался Лэнд, стремясь поколебать свидетеля. Он задал свой вопрос таким тоном, как будто ответ имел какое-то значение.
— По-моему, нет. А что? — невинно поднял брови Вандерли.
— Возможно, это очень показательно. — Прокурор не был готов ввязываться в то, что могло испортить позиции обвинения, произведя впечатление предвзятости. И, конечно, он опасался задеть кого-нибудь влиятельного и опасного. — Мы имеем дело с человеком весьма странных вкусов.
