– Да, чуть не забыл вас уведомить, – Круше повернулся к адвокату, – несколько дней назад я распорядился, чтобы Стильванский лишил Фартушина возможности что-либо рисовать – у него забрали бумагу и карандаши. Таким образом, если в Хлудовской больнице снова появятся его художества, то, значит, он получает рисунки извне. Запрет продержится до того момента, пока Варяжская не сознается.
– Ну это же глупо!
– Вы уж простите, Клим Пантелеевич, но это нам решать, – сухо отрезал полицейский. – Честь имею.
– Ну и парочка, – в сердцах выговорил доктор, глядя вслед удаляющимся чиновникам. – Почти по Чехову – толстый и тонкий.
– Раве что в смысле комплекций, – согласился Ардашев.
Открывая коробочку монпансье, он краем глаза заметил, как одна из девочек, играющих в бильбоке́, – та, чьей победы он желал, – уронила шарик.
29. В следственной камере
Появление городового в номере Варяжских было для них неожиданностью. Осип Осипович то и дело причитал, сморкался и подобострастно заглядывал в глаза стражу порядка, пытаясь выяснить у него причину срочного вызова жены к судебному следователю. Жути нагоняла и повестка, предъявленная полицейским. На отпечатанном типографским способом бланке после слова «вызывается» стояла пугающая чернильная дописка «на допрос». Никаких пояснений сопровождающий не давал и на вопросы отвечать отказывался. Пытаясь успокоить супругу, титулярный советник безостановочно твердил, что произошло явное недоразумение и власти во всем разберутся. В отличие от мужа Аделаида отнеслась к происходящему на удивление спокойно и даже с юмором. Она не позволила мужу беспокоить Ардашевых, заявив, что максимум через полчаса вернется обратно.
Усевшись в полицейскую пролетку, мадам достала надушенный платок и приложила к носу, спасаясь таким образом от невыносимого запаха пота, исходившего от расположившегося по соседству «фараона». Окончательно у нее испортилось настроение в тот момент, когда она вошла в участок. Серые стены, скрипучие облезлые полы, нахально-слащавые взгляды полицейских бесцеремонно рассматривающих невесть откуда взявшуюся красотку.
Судебно-следственная камера № 9 была пуста. Городовой указал на стул и удалился, объяснив, что следователь скоро будет. Обстановка в комнате была, прямо скажем, спартанская: продавленный матерчатый диван, бывший когда-то красного цвета, письменный стол, несколько стульев, керосиновая лампа с зеленым абажуром и два портрета на стене – Николая II и Столыпина. Старый шкаф, нагруженный под завязку пухлыми папками и сводами законов, покосился на одну сторону и напоминал часового, заснувшего у стены. Пахло керосиновым чадом и «персидским порошком» – верным средством от клопов.
Прошел почти час – никто не появился и только настенная кукушка, словно старая бабка, прокашляла девять раз, зашипела и, подумав, крякнула еще дважды. А в голову лезли мысли, длинные и одинаковые, как рельсы. Догадки, домыслы и опасения – одни страшнее других. Отчего-то вдруг вспомнилась случайная встреча в Казани с арестантками, которых вели под конвоем. Стало жутко и тоскливо. Захотелось плакать. И когда из глаз уже была готова выкатиться первая слезинка – открылась дверь. В кабинет вошел невысокий толстый господин в темно-синем мундире с бритым лицом и с какой-то мерзкой косичкой на макушке, уложенной спиралью. «Ну и тип! – пронеслось в голове у Варяжской. – Наверняка холост и, скорее всего, пользуется услугами желтобилетниц или, в лучшем случае, овдовевшей кухарки». Дойдя до стола, он развернулся в пол-оборота и наигранно осведомился:
– А вы, простите, по какому вопросу?
– Вот, извольте, – Аделаида протянула повестку.
– Ах, да-да-да, – шлепнул себя ладонью по лбу чиновник, и от этого его укладка подпрыгнула вверх, словно блин на сковородке. – Стало быть, вы и есть Аделаида Александровна Варяжская, так?
– Да.
– Вот и хорошо. – Чиновник водрузил на мясистый нос очки, макнул перо в чернильницу и уточнил, собираясь записывать: – Аделаида Александровна Варяжская, года рождения-с?
– Восемьдесят четвертого…
– Вот и чудненько. А сословия, простите, какого-с?
– Дворянского.
– Замужем?
– Да.
– Ну вот и замечательно. А мужа любите? – спросил он, глядя исподлобья.
– Что? – оскорбилась дама. – А какое вам до этого дело?!
Следователь снял очки, снова пригладил макушку, будто проверяя на месте ли косичка, и медленно, с ударением на каждом слове, проговорил:
– Меня зовут Азарий Саввич, а фамилия моя Боголепов. И вам, душечка, ее надо бы запомнить и повторять как Отче наш, потому что ваша дальнейшая судьба будет зависеть исключительно от меня. И теперь я буду решать, с кем и в какой арестантской камере вы будете сидеть.
– Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Что за вздор вы несете? – возмутилась Варяжская, но в голосе ее явственно прозвучали две плаксивые нотки.
Заметив это, Боголепов поднялся и, бесцеремонно наклонившись через стол, процедил:
– Вы подозреваетесь в предумышленном смертоубийстве князя Вернигорина. И на этот счет, поверьте, я располагаю вескими доказательствами.
– Позвольте, о каком князе идет речь? И как я могла кого-то убить? Что за бред!
– Вижу в кошки-мышки решили поиграть, да только не советую увлекаться. Что кошке игрушки, то мышке слезы. А записочку любовную вы тоже не писали?
Аделаида молчала. Неожиданно он изменил тон и вкрадчивым голосом провещал:
– Если вы хотите добиться снисхождения – вам надлежит чистосердечно во всем признаться. И тогда суд смилостивится и назначит вам более мягкое наказание. Итак, вы готовы отвечать на вопросы?
Сама не зная почему, Аделаида послушно кивнула головой. Она вдруг поняла, что у нее просто не хватит сил победить этого человека, как нельзя искоренить вселенское зло (оно подобно бессмертному дракону – на месте одной отрубленной головы вырастает другая). Ощущение непонятного страха сковало ее, и она почувствовала, как по животу загулял неприятный холодок. Но в ту же самую секунду ее мозг, справившись с паникой, обрел способность хладнокровно оценивать происходящее. А слезинка все-таки не удержалась и упала на платье.
– Успокойтесь, золотая моя, – зафамильярничал Боголепов и полез в карман за платком, да вовремя опомнился – доставать замызганную тряпку было совестно. – Признательно сказать, мадам, в ином разе я бы не осмелился беспокоить вас вопросами, но теперь вынужден это делать. Скажите, где вы были вчера ночью с десяти до двух.
– В номере, где же еще? – неуверенно ответила она и бросила на него беспорочный взгляд.
– Вот хорошо, вот и умница, в гостинице, значит, была, – затараторил Азарий Саввич, – оно и понятно, где еще жене находиться, если не в собственной постельке да рядом с благоверным, да? – Он скривил ехидную гримасу и медленно выговорил: – А вот Осип Осипович засвидетельствовал, что в комнате вас и в помине не было! Думаете, мы зря здесь штаны просиживаем? Нет-с! Кой-чему научены! Пока вы здесь государя-императора рассматривали, я вашего мужа допросить успел. Ох и жидок он на расправу! Вот уж поверьте: как только вы за решеткой окажетесь, бросит он вас и не задумается! Только все это пошлые сентенции, moralité, если хотите. Давайте вернемся к главному вопросу: где вы были с десяти вечера до двух ночи?
