— Ну а чего ты хочешь-то? Зачем пришел?
Глава Центрального управления выглядел усталым, потирал пальцами виски. За двадцать лет, которые эти двое проработали в аппарате министерства внутренних дел, черных дней было немало, и они не раз видели друг друга в более чем паршивом состоянии. Когда случались особенно ужасные преступления, когда происходило что-то нехорошее в семье и когда возникали проблемы со здоровьем.
— Дело было два дня назад. В какой-то дыре между Гавром и Руаном. Нотр-Дам-де-Граваншон, ничего себе названьице, верно?.. Да ты наверняка слышал в теленовостях о трупах, вырытых на берегу Сены…
— Что-то такое, связанное со стройкой, с прокладкой трубопровода?
— Ну да. Представляешь себе, сколько радости для журналюг? Они уже были там из-за стройки, понаделавшей шума, и вдруг — такой подарок… В общем, в этой самой дыре обнаружены пять трупов с распиленными черепами. Руанская полиция в содружестве с местной жандармерией занялась этим делом, тамошний прокурор собрался было отправить туда ребят из аналитической группы,
[1]
но не вышло: дело в конце концов передали нам. Честно говоря, меня, в отличие от журналюг, все это совершенно не радует: лето только началось — и на тебе, такая мерзость.
— А Девуаз что?
— Увяз в одном деликатном деле, требующем особого внимания, не могу его отрывать. А Бертоле в отпуске.
— Можно подумать, я не в отпуске!
Леклерк поправил узкий галстук в полоску.
За плечами полвека, на плечах костюм из синтетики, обут в начищенные башмаки, лицо осунувшееся, с резкими чертами — сразу видно: большая шишка из уголовной полиции во всем своем великолепии…
Лоб начальника Центрального управления покрылся испариной, и он вытер платком капельки пота.
— Ты единственный, кто сейчас на месте. И потом, они там с женами, с детьми… Черт, ну ты же сам знаешь, как это бывает…
Они замолчали, и тишина повисла какая-то свинцовая. Жена, дети… Мячики на пляже, смех, теряющийся в волнах… Все это теперь так далеко, так туманно… Шарко повернул голову к монитору, на котором демонстрировалась активность его мозга в реальном времени, его мозга — старого, пятидесятилетнего органа, переполненного мраком. Двинул подбородком, призывая Леклерка следовать в направлении его взгляда. Несмотря на то что слов не прозвучало, слева, наверху височной доли, высветилась зеленая зона.
— Знаешь, почему светится? Потому что сейчас, вот прямо сейчас, она говорит со мной…
— Эжени?
Шарко кивнул. Леклерк почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Увидишь, как мозг твоего комиссара реагирует на слова, когда мимо даже муха не пролетала, — невольно покажется, что в комнате, где-то совсем рядом с тобой, призрак.
— Ну и что же она тебе говорит?
— Она велела, чтобы в следующий раз, когда пойду за продуктами, купил соус-коктейль и засахаренные каштаны. Она обожает эти дурацкие засахаренные каштаны. Прости, еще пара секунд…
Шарко закрыл глаза, сжал губы. Он везде, всегда видит Эжени и слышит ее. На сиденье своего старенького «Рено-21». Ночью, когда ложится спать. Сидящую по-турецки и наблюдающую, как маленькие вагончики ездят по рельсам. Два года назад Эжени часто показывалась в компании негра по имени Вилли, не выпускавшего изо рта «кэмел» или сигарету с марихуаной. Зараза куда хуже девочки, этот негр был совершенно уже невыносимым, потому что орал как резаный и все время размахивал руками. Лечение помогло, но частично: антилец пропал, зато девчонка так и приходит постоянно, неистребимая, как вирус.
Зеленая зона на экране «Мака» продолжала светиться еще несколько секунд, потом начала постепенно гаснуть. Шарко снова открыл глаза и посмотрел на шефа с усталой улыбкой.
— А ведь ты, старина, наслушавшись, какую чушь несет твой комиссар, в конце концов пошлешь его куда подальше…
— С чего бы? Это тебе ничуть не мешает, ты вполне справляешься с работой и распутываешь любые дела. Я бы даже сказал, что иногда у тебя получается лучше прежнего.
— Скажи это лучше Жослену, угу? А то наш общий шеф совсем уже меня затрахал. Такое ощущение, будто он только и мечтает, чтобы я подох.
— Ну, с начальниками всегда так: новая метла чисто метет, главное — навести порядок, остальное не считается.
Явился наконец профессор Бертовски из психиатрической службы Сальпетриер, а с ним — его нейроанатом.
— Ну что, месье Шарко, начнем?
Месье Шарко… С тех пор как он узнал, что слово «Шарко» — часть названия болезни, при которой последовательно отмирают все мышцы, собственная фамилия стала казаться ему странной. Да-да, так ведь и называется «болезнь Шарко». Как будто все болезни в мире случаются по его вине.
— Начнем…
Бертовски порылся в папке с историей болезни — он не расставался с этой папкой.
— Судя по тому, что я здесь вижу, характерные для паранойи эпизоды с бредом преследования стали очень редкими. Сохранились, правда, следы подозрительности, но в целом результат превосходный, превосходный… А как у нас с видениями?
— Бывают, и помногу. Не знаю, может быть, потому, что я сижу взаперти в своей квартире, но ни дня не проходит без визита Эжени. Большей частью девчонка задерживается у меня всего на две-три минуты, тем не менее вынести ее просто невозможно! И одному богу известно, сколько килограммов засахаренных каштанов она заставила меня купить с прошлого раза.
С Шарко стали снимать шапочку с электродами, и Леклерк предпочел отступить в глубину комнаты.
— Что — много стрессов в последнее время? — спросил врач.
— Да нет, в основном — жара.
— Ваша профессия не способствует лечению. Нам стоило бы сократить промежутки между сеансами. Думаю, каждые три недели — это будет отличное компромиссное решение.
Закрепив голову Шарко двумя белыми лентами, нейроанатом подвел к его макушке инструмент в форме восьмерки: с помощью этого инструмента магнитные волны направлялись в определенный участок головного мозга. Прицел был на нейроны, которые сами, словно микромагниты, реагировали на приближение «восьмерки» и выстраивались в другом порядке. Транскраниальная магнитотерапия позволяла если не искоренить совсем галлюцинации, вызываемые шизофренией, то хотя бы резко снизить частоту их появления, но главная трудность для врача состояла здесь в том, чтобы найти правильное место. Зона, куда следовало направлять магнитную волну, занимает на черепе всего несколько квадратных сантиметров, а ошибка в один-единственный миллиметр способна привести к тому, что пациент ad vitam aeterman
[2]
будет мяукать или воспроизводить алфавит наоборот, от конца к началу.
