— Ваш начальник, Мартен Леклерк, не хочет, чтобы вы теряли время попусту, поскольку завтра вечером должны лететь обратно, и он предложил, чтобы вы отправились в комиссариат прямо сегодня. Лично я предпочел бы немного отложить визит, вы могли бы тогда отдохнуть и посмотреть город, но…
— Мартену Леклерку неизвестно значение слова «отдых». Так как же мы поступим?
— Я отвезу вас в отель на улице Мухаммед-Фарид, это недалеко от Центрального комиссариата. Вы сможете освежиться, а Нахед подождет в вестибюле. В любом случае она будет сопровождать вас, куда бы вы ни пожелали пойти. Думаю, для вас реально оказаться в комиссариате часам к четырем пополудни, и главный инспектор Каирской полиции Хасан Нуреддин вас примет.
— Получу ли я там доступ ко всей информации?
Микаэль Лебрен смотрел на него свысока, разговаривал через губу. Движение на шоссе становилось все интенсивнее, вокруг лимузина неслись, обгоняя друг друга, автобусы и битком набитые такси, шум стоял оглушительный.
— Сейчас, в связи с забоем свиней, мы оказались в несколько затруднительном положении. Когда стал распространяться вирус свиного гриппа, в Народной ассамблее одержала верх большая группа депутатов, добивавшихся полного истребления животных, и с конца апреля не счесть, сколько было стычек между животноводами и силами правопорядка. Так что вы прибыли не в самый удачный момент. К тому же мои отношения с главным инспектором тоже не назовешь очень уж дружескими. Ему принадлежит верховная власть в гувернорате,
[10]
и правит он железной рукой. Но можете быть уверены: Нахед, как никто, вам во всем поможет, потому что они с Нуреддином достаточно близко знакомы.
Шарко взглянул в зеркало заднего вида: Нахед сидела прямо, как сфинкс, не опираясь на кожаный подголовник. Когда их взгляды встретились, женщина отвернулась, стала смотреть в окно, и Шарко сразу понял, что хотел сказать Лебрен этим своим «достаточно близко знакомы».
Им наконец открылся Каир — с жарким своим сердцем, с пульсирующей мышцей, которую Сюзанне так хотелось потрогать собственными руками. Шарко печально смотрел на отведенные футбольным клубам земли за бесконечными прилавками с фруктами, на окружавшие университетские здания минареты совершенной архитектуры, на крытые позолоченной медью мечети — от кровельного золота расходились в воздухе лучи, и в них плясали пылинки…
Здесь, в этом городе, царит просто бешеный какой-то хаос, Париж, по сравнению с Каиром, кажется чуть ли не деревней. Двадцать миллионов жителей копошатся, как бактерии в носовом платке. Продавцы автомобильных запчастей кидаются прямо на середину забитой машинами дороги, люди снуют повсюду, и иногда им помогают перейти на другую сторону местные «хароны», выбравшие эту услугу для себя профессией. М-да, неглупые тут ребята, подумал Шарко, находят себе способы заработать…
По обочинам усталые ослы тащили повозки, нагруженные горами тканей, усталые люди толкали тачки с кирпичами, а бок о бок с ними двигались старые черные такси — местный вариант «фиата»… По тротуарам, не менее опасным, чем мостовые, бежали существа с занавешенными лицами, зажав мобильные телефоны между щекой и уже пропыленным, прежде белоснежным хиджабом.
— Вы, наверное, заметили, что король здесь — пешеход, — с улыбкой сказала Нахед. — Но, конечно, тот пешеход, который сел за руль машины. По Каиру невозможно ездить, не гудя каждую минуту, и тут надо иметь здоровые уши, иначе дорогу не перейдешь.
Шарко впервые услышал ее голос: приятное сочетание французской изысканности и арабской неги.
— Но как можно жить изо дня в день в таких условиях?
— О, у Каира — великое множество лиц, не только это! И лишь в самых глубинных артериях нашего города можно расслышать, как бьется его сердце.
— Именно там, в глубинных, как вы сказали, артериях, и нашли шестнадцать лет назад тела трех убитых девушек?
Шарко всегда отличался умением остудить пыл в разговоре — дипломатичность не была сильной его стороной. Он повернулся к Лебрену:
— Можете рассказать мне об этой истории — в конце концов, я ведь ради нее и прилетел сюда?
— Я начал работать в Египте всего четыре года назад — в нашем деле приняты частые переезды с места на место, и, правду сказать, еще не познакомился с этим делом.
Шарко сразу понял, что собеседник не желает мараться, он-то дипломат…
— А этот ваш Нуреддин, он отвезет меня при необходимости на места преступлений? — гнул свое французский полицейский.
— Вам, комиссар, надо знать вот что: страна двигается вперед, и египетское правительство терпеть не может оглядываться на прошлое. Да и на что вы надеетесь — через столько лет?
— Понятно, но вы — вы сделаете это, если будет нужно?
Комиссар Лебрен посигналил, хотя в этом не было необходимости. Ага, парень нервничает, хотя… хотя кто бы не нервничал в этом аду из грохота и стали…
— Не может быть даже речи о том, чтобы мы куда бы то ни было отправились без согласия Нуреддина. С одной стороны, у нас в посольстве не любят подобных выходок, организация египетской полиции и дела, которые она ведет, — все это содержится под грифом «строго секретно», это сведения, не подлежащие огласке, государственная тайна. А с другой стороны, у вас все равно не хватит времени.
Шарко принужденно улыбнулся.
— Вероятно, краткость моей поездки сюда — всего два дня — объясняется именно строгой секретностью. И предполагаю, что Нахед прикомандирована ко мне не только для перевода. — Он повернулся назад: — Правда, Нахед?
— У вас богатое воображение, комиссар! — сухо ответил Лебрен.
— Ой, вы даже не представляете, какое богатое!
Улица Мухаммед-Фарид. «Мерседес» остановился у гостиницы «Happy City»:
[11]
три звезды, розово-черный фасад.
— Здесь все стандартно и чистенько, — заметил Лебрен. — Большинство отелей Каира сейчас набиты битком: в июле всегда особенный наплыв туристов.
— Мне лишь бы ванна была…
Комиссар при посольстве протянул свою визитную карточку:
— Буду ждать вас вечером, в половине восьмого, в ресторане «Максим», это на другой стороне площади Талаат-Харб, недалеко отсюда. Там поют песни Пиаф и можно угоститься французскими винами. Если захотите, расскажете мне о встрече с Нуреддином.
Конечно! Они решили ничего не пускать на самотек.
Оказавшись на улице, Шарко тут же весь взмок — жара стояла страшная. Гул моторов, взвизги клаксонов, запах выхлопных газов были невыносимы. Он вздохнул, достал из багажника свой чемодан, обернулся — Эжени, в том же платье, в каком была в прошлый раз, стояла у дверей гостиницы, скрестив на груди руки, и с недовольным видом глядела, что выделывают машины на магистрали, достойной сравнения с Елисейскими Полями.
