— Попросите, пожалуйста, комиссара рассказать мне об этом деле… От одной только мысли о том, что вам придется все это переводить, меня начинает подташнивать.
Нахед повиновалась. Нуреддин с томным видом затянулся сигарой и выпустил облако дыма.
— Инспектор сказал, что все это было слишком давно и он толком ничего не помнит. Он подумает.
Шарко почудилось, что его поместили куда-то в середину одного из комиксов о Тинтине под названием «Сигары фараона», и он оказался лицом к лицу с толстяком Растапопулосом. Все это было бы смешно…
— Думаю, вид девушек, тела которых так изувечены, а черепа вскрыты, должен был запечатлеться в памяти!
Нахед бросила на комиссара недовольный взгляд, но тем не менее передала его реплику египетскому полицейскому, и тот начал говорить. Говорил Нуреддин медленно, с паузами, оставляя время для перевода.
— Он сказал: теперь я что-то припоминаю… Он тогда уже руководил бригадой… Он сказал, что эти девушки погибли с интервалом в один или два дня. Первая жила в квартале Шубра — на севере города, вторая — в нелегальном квартале близ цементных заводов Тора, на краю пустыни, третья — неподалеку от трущоб Эзбет-эль-Нахль, в квартале тряпичников. Он сказал, что полиции не удалось установить никаких связей между жертвами. Девушки не были знакомы друг с другом и учились в разных школах.
Названия кварталов Шарко ровно ничего не говорили. По спине у него стекал пот, и комиссар подергал рубашку, чтобы просохла. Ветерок от вентилятора был приятен, но пить хотелось до смерти. Похоже, гостеприимство — не самая характерная черта местных полицейских.
— Подозреваемые, свидетели?
Толстяк покачал головой и снова заговорил. Нахед, поколебавшись, принялась переводить.
— Ничего определенного. Он помнит только, что всех девушек убили вечером, когда они возвращались домой, и что тела были найдены поблизости от мест, из которых они были похищены. То есть всякий раз — в нескольких километрах от квартала, где девушка жила. На берегу Нила, на краю пустыни, в зарослях сахарного тростника. Все детали — в актах и протоколах.
Неплохо для человека с такой ослабленной памятью. Шарко немножко подумал. Все три места — уединенные, убийца мог спокойно делать там, что ему угодно. Что же касается способа убийства и измывательств над трупами — то тут столько же сходства с бойней в Нотр-Дам-де-Граваншон, сколько и различий.
— Вы можете дать мне карту города?
— Он говорит, что сейчас даст.
— Спасибо. Мне хотелось бы изучить эту папку у себя в гостинице, такое возможно?
— Нет, он говорит, нельзя. Документы нельзя выносить отсюда. Таков порядок. Зато вы можете сделать сколько угодно выписок и — естественно, после проверки — вам могут прислать факсом те листы дела, которые вас заинтересуют.
Шарко попытался двинуться дальше, чтобы определить таким образом границы территории, допуск на которую ему дозволен.
— Мне хотелось бы завтра поехать туда, где были совершены похищения и убийства. Дадите сопровождающего?
Толстяк пожал жирными плечами в звездах.
— Он сказал, что все его люди очень заняты. И он никак не может понять, зачем вам ехать на места, которых давно не существует: Каир сильно разросся. Каир разрастается, как плесень.
— Плесень?
— Он так выразился… Он спрашивает, почему вы, европейцы, настолько им не верите, что хотите переделывать по-своему то, что ими уже сделано.
Тон египтянина оставался вроде как беззаботным, но в голосе его прозвучали новые нотки: властные. Здесь он у себя, на своей земле, на своей территории.
— Просто мне хочется понять, каким образом бедные девушки попали в лапы гнусного убийцы. Представить себе, как этот хищник перемещался по городу. Любой убийца оставляет после себя запах, который не рассеивается и спустя много лет. Запах порока и извращения. Я хочу попытаться учуять этот запах. Я хочу побывать там, где произошли убийства.
Шарко не сводил черных глаз с молодой женщины и говорил так, будто слова его предназначены только Нахед. Она перевела сказанное французом-аналитиком на арабский. Нуреддин резким жестом раздавил в пепельнице едва прикуренную сигару и встал.
— Он говорит, что не понимает ни вашего ремесла, ни ваших методов работы. Здешние полицейские ничего не вынюхивают, для этого есть собаки, а люди — действуют, люди искореняют паразитов. Он не хочет ни возвращаться к ушедшим в прошлое делам, ни раздирать зарубцевавшиеся раны, которые Египет намерен забыть. У нашей страны хватает забот с терроризмом, экстремизмом и наркотиками. — Нахед глянула на хилое досье. — Все — в этой папке, ничего, кроме этого, он сказать вам не может. И сделать для вас он тоже ничего больше не сумеет — дело слишком старое. Рядом есть свободный кабинет, он предлагает вам встать и пойти туда…
Шарко ничего не оставалось, кроме как послушаться, но прежде чем уйти, он достал распечатку телеграммы, полученной из Интерпола, сунул ее под нос главному инспектору Центрального комиссариата и попросил Нахед, чтобы та перевела слово в слово следующее:
— Вот телеграмма, которую прислал в Интерпол инспектор по имени Махмуд Абд эль-Ааль. Именно он руководил когда-то следствием по делу о трех убийствах. Комиссар Шарко хотел бы поговорить с ним.
Египтянка перевела сказанное парижанином на арабский.
Нуреддин насупился, оттолкнул листок, чтобы не видеть его, и только что не выплюнул с возмущением какую-то фразу.
— И тут перевожу слово в слово, — уточнила Нахед. — «Этот сукин сын Абд эль-Ааль мертв».
Шарко показалось, что он получил прямой удар в солнечное сплетение.
— Каким же образом он умер?
Высокопоставленный египтянин оскалил зубы и зарычал. Над тесным воротничком его форменной рубашки вздулись синие вены.
— Он говорит, что обгоревший труп этого человека нашли в самой глубине грязной улочки в Сайеда-Зейнаб несколько месяцев спустя после интересующего вас убийства. Исламские экстремисты сводили счеты, полагает паша Нуреддин, потому что, когда полицейские производили обыск в квартире Абд эль-Ааля, они нашли среди его бумаг хартию исламистского движения, некоторые абзацы которой были обведены его рукой. Абд эль-Ааль был предателем, а в нашей стране все предатели в конце концов подыхают как собаки.
В вестибюле Нуреддин поправил решительным жестом форменный берет с кокардой, положил руку на плечо Нахед, склонился к ней и стал что-то шептать молодой женщине прямо в ухо. Она уронила блокнот. Нашептавшись — а случилось это не так уж скоро, — толстяк развернулся и пошел к лестнице, ведущей в подвал, где все еще пели.
— Что он сказал? — спросил Шарко.
— Что карта местности ждет вас в том кабинете, куда мы сейчас пойдем.
— Это не могла быть только одна фраза — он говорил слишком долго!
Нахед нервным жестом откинула волосы за спину.
