Он повесил трубку, обхватил голову руками, сильно сжал.
Он думал, что убережет Люси, отправив ее за океан.
Он, наоборот, изолировал ее.
И теперь она одна в волчьем логове.
Полчаса спустя, не зная, что предпринять, он постучался к своему шефу, Мартену Леклерку. Тот жил в Двенадцатом округе Парижа, близ Бастилии.
Было около двух часов ночи.
46
В начале седьмого Люси сидела лицом к лицу с хранительницей архива в той же пропахшей старыми бумагами и давними историями комнате. Протянув Люси список серых сестер, все еще проживающих на территории монреальского приюта Милосердия, Патриция Ришо нервно затеребила висевший на цепочке медальон — образок Девы Марии. Люси углубилась в чтение списка. В этой бумажной пещере царила странная атмосфера: одновременно давящая и накаленная.
Палец Люси, двигавшийся вдоль списка, замер на одной из строчек.
— Она еще здесь. Сестра Мария Голгофская… Восемьдесят пять лет. Но жива.
Люси откинулась на спинку стула, с облегчением вздохнула. Эта старуха, отдавшая жизнь служению Господу, общалась с Алисой Тонкен. Вполне возможно, ей известна хоть какая-то часть правды.
Страшно довольная, Люси устроилась поудобнее и стала внимательно слушать рассказ Патриции.
— В те годы, которые вас интересуют, общество не прощало рождения внебрачного ребенка. Женщины, которые с этим не считались, становились отверженными, даже родители отказывались от них. И поэтому, забеременев, они обычно уезжали из родного города задолго до родов и тайно разрешались от бремени за стенами религиозных организаций.
Люси машинально обводила и обводила в блокноте имя «Алиса Тонкен». Лицо девочки преследовало ее, она знала, что старый фильм, увиденный впервые в «карманном кинотеатре» Людовика, надолго останется в ее памяти.
— И оставляли там своих детей… — прошептала она.
Ришо кивнула:
— Да, заботу о новорожденных брали на себя монахини, намереваясь, когда сирота подрастет, отдать девочку или мальчика в хорошую семью, где жизнь ребенка может сложиться вполне благополучно. Так некоторое время и получалось, но в тридцатых годах начался кризис, и количество семей, желающих усыновить чужого малыша, резко сократилось. Дети так и росли в монастырях и в большинстве оставались там, когда вырастали. Поэтому возникла необходимость строить новые монастыри, ясли, приюты, сиротские дома, больницы. Церковь в то время приобретала все больший и больший вес, в том числе и в правительстве. Постепенно она распространяла свою власть на организации здравоохранения, обучения, государственного призрения, благотворительные учреждения… Церковь была везде.
Люси почти не видела Монреаля, но ей запомнилось обилие религиозных сооружений и памятников по соседству с офисами «Голубого гиганта»
[31]
и громадными зданиями банков. Город был пронизан духом католицизма, который не удалось заглушить ни модернизму, ни капитализму.
— …Когда в сорок четвертом году премьер-министром Квебека вновь стал Морис Дюплесси, начался важный период в нашей политической истории. Период, который впоследствии назовут «Великая тьма». Правительство Дюплесси — это, прежде всего, борьба с коммунизмом во всех его проявлениях, это использование силовых методов в наступлении на профсоюзы, это непобедимый механизм выборов. И что характерно: в любой избирательной кампании ему была обеспечена весьма активная поддержка Римской католической церкви. А вы знаете, мадемуазель, как велика власть церкви…
— Но при чем тут сироты? И какое отношение ко всему этому имеет восьмилетняя девочка? — Люси подтолкнула к собеседнице фотографию Алисы.
— Сейчас объясню. Между сороковым и пятидесятым годом большинство приютских детей происходило из распавшихся семей, не способных больше заботиться о потомстве, и семьи эти вносили на счет заведения суммы, намного превосходившие те средства, которые отпускало государство. Система работала нормально, церковь копила деньги и могла расширять свою благотворительную деятельность. Но потом, когда в приюты хлынули незаконные дети, возникла серьезная проблема: с одной стороны, они занимали места в домах призрения, с другой — некому стало оплачивать их пребывание там, а по федеральному закону из государственной казны на каждого ребенка полагалась смехотворная сумма в семьдесят центов в сутки. Вы же понимаете, что незаконному ребенку надо было предоставить кров и стол, дать ему какое-никакое воспитание и образование, ведь на это имеет право каждое человеческое существо. Монахини, обладая такими скудными средствами, проще говоря — в полной нищете и с болью душевной, пытались, несмотря ни на что, растить и учить своих сироток, и что бы там дальше ни случилось, никто не может обвинить сестер в недостатке усердия. Не их вина в том, что…
Патриция, глядя в пустоту, помолчала, потом заговорила снова:
— …Параллельно с этим в пятидесятом году церковь создала приют Мон-Провиданс, вернее даже, не приют, а специализированную школу для детей с легкими отклонениями в умственном развитии. Целью заведения было помочь развитию таких детей и упростить их социализацию, интеграцию в общество. Но к пятьдесят третьему году эта школа оказалась на грани краха. Религиозные общины к тому времени задолжали федеральному государству более шести миллионов долларов, и государство требовало возмещения долгов. Оказавшись в тупике, монахини обратились к правительству Квебека, и вот тогда-то все и началось. Тогда-то принялись строить ад на этой земле, и для Квебека начался, несомненно, самый мрачный период его истории.
Люси внимательно слушала. Как нарочно, и на этот раз все сходится на том времени, которое ее интересует: на начале пятидесятых. В комнате было жарко, но ее, всю потную, знобило. Патриция Ришо говорила теперь сухим, холодным, почти нравоучительным тоном:
— Морис Дюплесси разрешил превратить эту спецшколу для детей с легкой умственной отсталостью в настоящую психиатрическую лечебницу. Зачем? Потому что на пациента психиатрической больницы федеральным государством выделялось не семьдесят центов, а два доллара двадцать пять центов в сутки, потому что в сумасшедшем доме не нужно учить детей, а стало быть, расходовать средства на образование. Потому, наконец, что статус психиатрической больницы позволял использовать этих детей как бесплатную рабочую силу, не уважая права человека. Здоровые дети ухаживали за больными, убирали, готовили пищу, помогали монахиням, медсестрам, врачам. И вот таким образом воспитанники специализированной школы Мон-Провиданс проснулись в одно отнюдь не прекрасное утро пациентами желтого дома…
Сумасшедший дом… Безумие… Группа детей, которые бросаются убивать животных, неизъяснимая ненависть в их глазах… Люси почувствовала, как ее мышцы сводит судорога.
— Вот так и возникла эта чудовищная система. С тех пор власти поощряли строительство психиатрических больниц или преобразовывали в желтые дома существующие приюты и больницы. Святого Карла в Жольет, Святого Иоанна Божьего в Монреале, Святого Михаила Архангела в Квебеке, Святой Анны в Бэ-Сен-Поль, Святого Юлиана в Сен-Фердинане… Не говоря о многих других… В общем, эти самые незаконные дети, с которыми непонятно было что делать, превратились в несчастных жертв правительства Дюплесси. Работавшим в преобразованных приютах монахиням ничего не оставалось, как только следовать правилам, которые диктовала им мать-настоятельница.
