11
В воскресенье был у родителей. Я приезжаю к ним на выходные раз в несколько недель, сам не знаю зачем. Мы не особенно близки — максимум, на что нас хватает, — на дружелюбную и немного натянутую вежливость, как у людей, которые познакомились во время туристической поездки и теперь не знают, как бы расстаться. Иногда я привозил с собой Кэсси. Родители были от нее в восторге. С отцом она шутила, поддразнивая его за увлечение садоводством, а матери помогала в кухне, и иногда я слышал, как мама заливалась громким и веселым смехом, будто молодая женщина, и с удовольствием намекала на наши с Кэсси отношения, а мы лишь улыбались и отмалчивались.
— Где сегодня Кэсси? — спросила мать после обеда.
Она приготовила макароны с сыром — почему-то считалось, что это мое любимое блюдо (может, когда-то оно таковым и являлось), и делала их каждый раз, когда мы писали, что наше дело продвигается неважно, — вроде как в знак симпатии. В результате меня начал угнетать один только запах. Мы стояли вдвоем в кухне — я мыл тарелки, а мама вытирала. Отец сидел в гостиной и смотрел по телевизору «Коломбо». Несмотря на середину дня, в комнате стояли сумерки, и мы включили свет.
— Думаю, она поехала навестить дядю и тетю, — ответил я.
На самом деле Кэсси скорее всего лежала, свернувшись на своем диванчике, ела мороженое и читала книжку. В последние две недели у нас почти не оставалось свободного времени, и Кэсси, как и мне, хотелось немного побыть одной. Но я знал, что мать расстроится, узнав, что она проведет воскресенье в одиночестве.
— Вот и хорошо, пусть отдохнет. Вы, наверное, совсем измучились.
— Да, трудная работа, — отозвался я.
— Постоянно мотаться в Нокнари и обратно.
Мы с родителями только в общих чертах говорили о моей работе и никогда не упоминали Нокнари. Я резко поднял голову, но мать поднесла тарелку к глазам и рассматривала на ней капли.
— Путь неблизкий, — согласился я.
— В газетах сообщают, — осторожно продолжила мать, — что полиция снова говорила с семьями Питера и Джеми. Это были вы с Кэсси?
— С Сэвиджами — нет. Но я беседовал с мисс Роуэн. Как считаешь, она чиста?
— Вполне, — произнесла мать, взяв у меня формочку для выпечки. — Как дела у Алисии?
Что-то в ее тоне заставило меня насторожиться. Она поймала мой взгляд и покраснела, откинув с лица волосы тыльной стороной ладони.
— Мы с ней были хорошими подругами. Алисия… в общем, я относилась к ней как к родной сестре. А потом связь оборвалась. Просто хотела узнать, как она, больше ничего.
Меня охватил испуг: знай я, что мать дружила с Алисией Роуэн, близко бы не подошел к ее дому.
— Кажется, с ней все в порядке. Насколько это вообще возможно. Она оставила в комнате Джеми все как прежде.
Мама сокрушенно вздохнула. Несколько минут мы молча мыли посуду. Позвякивали ложки, а из соседней комнаты доносился голос теледиктора. За окном на траву приземлились две сороки и стали трещать, расхаживая по маленькому саду.
— Сороки-балаболки, — пробормотала мать и вздохнула. — Не могу себе простить, что перестала общаться с Алисией. У нее больше никого нет. Она была такой милой девушкой, совсем невинной: все надеялась, что отец Джеми — после стольких лет — бросит жену и они станут жить вместе… Она не вышла замуж?
— Нет. Но я бы не сказал, что Алисия выглядит несчастной. Преподает йогу.
Мыльная пена в раковине остыла и стала оседать. Я взял чайник и добавил кипятку.
— Это одна из причин, по которым мы уехали, — продолжила мать. Она повернулась ко мне спиной, рассовывая по ящикам столовые приборы. — Я не могла смотреть им в глаза — Алисии, Анджеле и Джозефу. Мой сын вернулся живым и здоровым, а они прошли через ад… Боялась из дому выйти, лишь бы с ними не встречаться. Знаю, звучит глупо, но меня терзало чувство вины. Я считала, они ненавидят меня за то, что мой сын спасся. Да и как могло быть иначе?
Я удивился. Наверное, все дети эгоцентричны; мне и в голову не приходило, что мир может вращаться вокруг кого-то, кроме меня.
— Честно говоря, никогда об этом не думал, — признался я. — Был самовлюбленным эгоистом.
— Нет, ты был очень ласковым ребенком, — неожиданно возразила мать. — Я таких в жизни не видела. Когда возвращался после школы или с улицы, то обнимал меня, целовал — хотя был уже почти с меня ростом — и спрашивал: «Мамочка, ты по мне соскучилась?» Часто приносил какой-нибудь подарок, камешек или цветочек. Они почти все у меня сохранились.
— Кто, я?
Слава Богу, этого не слышит Кэсси. Я уже видел лукавый огонек в ее глазах.
— Ну да. Вот почему я встревожилась, когда в тот день вы не вернулись вовремя. — Она вдруг крепко, почти больно сжала мою руку. Я уловил напряжение в ее голосе. — Я была в ужасе. Все говорили: «Конечно, они сбежали из дому, обычное дело, мы скоро их найдем…» Но я отвечала: «Нет, только не Адам!» Ты был добрым мальчиком; я знала, что ты не мог так поступить.
Я вздрогнул, внутри шевельнулось что-то древнее, глубокое и страшное.
— Не верю, что я был ангелочком, — заметил я.
Мать улыбнулась, глядя в окно кухни; ее рассеянный взгляд, казалось, видел прошлое, которое мне было недоступно, и меня это нервировало.
— Ну не ангелочком, но умным мальчиком. В то лето ты быстро повзрослел. Уговорил Питера и Джеми не мучить одного несчастного малыша — забыла, как его зовут: он ходил в очках, у него была ужасная мать, которая собирала цветы для церкви.
— Крошка Уилли? — спросил я. — Это был не я, а Питер. Я бы мучил его до конца света.
— Нет, ты, — твердо возразила мать. — Однажды-то вы втроем довели его до слез, и это так тебя расстроило, что ты решил больше никогда его не трогать. Ты боялся, что Питер и Джеми тебя не поймут. Помнишь?
— Нет, — буркнул я.
Разговор с матерью действовал мне на нервы. Если вы думаете, что ее версия понравилась мне больше, чем моя, то ошибаетесь. Конечно, она вполне могла бессознательно превратить сына в героя или я ей тогда наврал, но в последние недели меня радовала мысль, что я извлек из своего прошлого нечто твердое и несокрушимое, как слиток золота, и внезапное подозрение, что все это могло оказаться фальшивкой, выбивало у меня почву из-под ног.
— Если посуды больше нет, я пойду поболтаю с папой.
— Он будет рад. Конечно, иди, я тут сама закончу. И прихвати с собой пару банок «Гиннесса», они в холодильнике.
— Спасибо за обед, — поблагодарил я. — Он был замечательный.
— Адам! — внезапно произнесла мать, когда я шагнул к двери.
От этого имени у меня перехватило дух, и на мгновение захотелось снова стать тем ласковым ребенком, развернуться, броситься к маме, зарыться лицом в ее душистое плечо и, залившись слезами, пожаловаться на то, как ужасны были эти последние недели. Потом я представил, каким станет ее лицо, и прикусил губу, чтобы не разразиться истерическим смешком.
