Чимоданов безнадежно округлил глаза и бросился на пол. Умная
Даф успела последовать его примеру. Улита и Ната замешкались, и в следующую
секунду стали свидетелями зрелища редкого и запоминающегося. Огромный стол,
который в обычном состоянии едва отрывали от пола четыре матерых
комиссионера-носильщика, вдруг поднялся в воздух, пронесся между ними и
вдребезги разбился о мраморную колонну. Вокруг стола в суетном смерче мелькали
портреты бонз, доспехи, кресла.
На лицах Наты и Улиты медленно и постепенно, точно на
фотобумаге, проступило недоумение. Даф торопливо вскинула к губам флейту. И
тут, возмутительно запоздав, в приемную ворвался звук взрыва. Двойная дверь,
ведущая на лестницу, распахнулась в противоположную сторону. Правая створка
повисла на петле. Левая – удержалась только за отсутствием места, куда упасть.
С лестницы в буквальном смысле слизнуло четыре ступеньки.
Улита поднялась и, грозно-грузная, взбешенная, надвинулась
на Чимоданова:
– Ты что это, а? Жить надоело? Ах ты, мелочь пузатая!
Петруччо стал резво отползать.
– Подчеркиваю: я же сказал «ложись»! И вообще, почему я?
Чуть что, так я! – плаксиво крикнул он.
Со второго этажа спустился благополучно выживший Мефодий. За
ворот он держал вырывающегося Зудуку.
Оказалось, когда Чимоданов отвлекся, Зудука вставил в ухо
человечку, слепленному из пластиковой взрывчатки, детонатор, а к детонатору
присобачил устройство для подрыва, состоящее из дешевых электронных часов и
пальчиковой батарейки.
– Ревнючку устроил! Устранил конкурента! Единственного из
последней партии, который имел шанс ожить! – сердито пояснил Чимоданов.
Услышав об этом, Улита сразу смягчилась и передумала убивать
Зудуку.
– Ревность – великое чувство. По себе знаю: на один поцелуй
любви всегда приходится два пинка ревности. В таком разе я оправдываю тебя,
друже!.. И вообще хорошо, что нет Арея. Подумать только: светлая играет на
флейте в резиденции мрака! Если Лигул узнает, он перекусает всю канцелярию
начиная с меня, – заявила она.
– Почему с тебя?
– Потому что я самая полнокровная, а он тайный вампирюка. Уж
я-то знаю.
– Да ладно тебе, не придирайся! Ну, прозвучала один раз
маголодия – что тут такого? – с усмешкой спросил Меф.
Он и сам был удивлен. Мефу казалось, Даф говорила ему, будто
маголодии Эдема на Большой Дмитровке, 13, вообще не имеют силы. Однако теперь
оказывалось, что силу они все-таки имеют, да еще какую. Видно, дело тут было не
в технике, а в моральном аспекте.
Разъяснения подоспели почти сразу, правда, от Улиты:
– Буслаев! Ты просто внебрачный парнокопытный сын
непарнокопытного осла! Повторяю по буквам: здесь резиденция мрака! Посольство,
представительство Тартара, а посольства всегда были территорией иностранного
государства! Это все равно что поставить виселицу посреди Эдемского сада и
вздергивать на ней тех, кто сделал за день меньше трех добрых дел… А, как тебе
такое?
Даф поморщилась. Слова Улиты граничили с кощунством.
Ведьма потянулась и, не откладывая, материализовала метлу.
Метла была новая, полетная, со сверхзвуковой обвязкой и золоченым
набалдашником, как у трости. Использовать ее для уборки было почти кощунство,
Улита, однако, не разменивалась на мелочи.
– Ну ладно! Все еще успеют убраться: мы в приемной, а
Чимоданов со своим монстром куда подальше, – сказала она.
– С какой это радости? – не понял Петруччо.
– Шефу надо дать время остыть, если он явится не вовремя.
Арей, конечно, вас простит рано или поздно, но если вы сейчас окажетесь рядом,
прощать придется ваши бренные останки, – пояснила ведьма.
– А… Ясно! Свистнете мне, когда Андрей будет на подходе! –
сказал Чимоданов.
Улита вызвала комиссионеров, и сноровистые пластилиновые
люди принялись наводить порядок. Вставляли стекла, заметали, извлекали из
небытия новую мебель. Один из них по ходу дела попытался утянуть завернутый в
бумажку эйдос, но, когда он разогнулся с эйдосом в руке, первое, что он увидел,
была властно протянутая ладонь Улиты.
– Как раз собирался вернуть. Думаю, что за бумажка лежит?
Может, нужная какая? Может, документ какой? – забормотал комиссионер.
Улита взяла у него эйдос и сунула в карман. «Благодарствую!»
– сказала она, одним звучанием этого простого слова заставляя комиссионера
размазаться по стене.
Когда уборка завершилась, Даф внезапно обнаружила, что не
может найти Депресняка. Даже стук миской об пол, обычно способный извлечь кота
чуть ли не с того света, не принес обычного результата.
– Депресня-я-ак! Депресня-я-ак! – звала Даф.
Комиссионеры ехидно извивались пластилиновыми спинами. Они
откровенно потешались.
– Со стороны можно подумать, ты жалуешься на плохое
настроение! – сказал Меф.
Он вечно подтрунивал над Дафной. Даф это поначалу возмущало,
пока она не разобралась, что в варианте Мефа насмешки скорее свидетельствуют о
наличии чувства, чем о его отсутствии.
Поиски кота успехом не увенчались. Кот не был найден как в
целом, так и во взорванном состоянии.
– Может, он испугался взрыва? – робко предположила Даф.
Меф недоверчиво усмехнулся:
– Твой котик? Такой испугается, только если его отбивная
будет недостаточно радиоактивной.
– Очень смешно. Тогда где он?
Меф кивнул на выбитое взрывом стекло:
– Ушел гулять.
– Что лысому крылатому коту делать на улице в январе? Он не
любит холода!
– Протестую: через тридцать шесть часов уже февраль! –
заявил Петруччо, любивший дебильно уточнять факты. Это настолько стало частью
его натуры, что нередко Чимоданова можно было встретить за довольно
неожиданными занятиями: например, за выразительным чтением вслух расписания
электричек или подсчетом того, сколько раз буква «а» встречается в
энциклопедическом словаре.
– В феврале, конечно, гораздо теплее. Я всегда знала, что
твой кот дружит с головой только час в сутки. В остальное время он на нее дуется,
– со смешком сказала Ната.
