Даф с надеждой посмотрела на Мефодия. «Догадается или нет?»
– подумала она. И он догадался. Подошел к тому, что до того, как рухнуть, было
вешалкой, и, нечаянно наступив на пальцы комиссионеру, который по душевному
благородству решил убраться в его карманах, поднял с пола свою куртку.
– А-а! Я ж случайно! Повесить хотел! – взвыл комиссионер,
отдирая от пола прилипшие пальцы.
– Так и я случайно. Сегодня просто день какой-то идиотский –
день случайностей, – пояснил Меф.
Он застегнул карман, в который чуть было не влез
комиссионер, надел куртку и повернулся к Даф.
– Ну что, пошли искать твое хвостатое чудовище! – сказал Меф
и, протянув руку движением, которым обычно нажимают на кнопку звонка, коснулся
ее носа.
– Перестань! Я так не люблю! – сердито сказала Даф.
Меф усмехнулся. Он отлично знал, что Дафне это нравится, а
сердится она скорее потому, что он делает это в присутствии посторонних.
Они вышли на улицу, и серая резиденция мрака, по-прежнему
скрытая строительными лесами, вдруг отодвинулась и словно перестала
существовать. Никто не заметил, когда начался снегопад. Снег падал невесомыми
радостными хлопьями, которые не таяли на асфальте, но уверенно сознавали свою
светлую, дружную силу. Все исчезло в ватной пелене. Лишь светофоры расплывались
растерянными пятнами. Люди выходили из машин, хлопали дверцами, удивленно
переговаривались. Даже звуки и те увязали в снегу.
В эти короткие мгновения мир казался белым и просветленным.
На душе становилось радостно и ясно – так ясно, как давно не бывало, и трусливые
комиссионеры – дрожащие твари в духе «как бы чего не вышло» – забивались в люки
и на чердаки, ибо нечего им было ловить в этот час.
Глава 3
Краше красной краски нет
На почве, зноем опаленной, проживал один верблюд. Он был
личностью презрительной и плюющей на что попало. Камень увидит – плюнет в
камень, увидит черепаху – плюнет в черепаху.
Как-то верблюд гулял и увидел червяка. Червяк сидел на ветке
высохшего саксаула у него над головой. Верблюд плюнул в червяка, но не попал.
Он плюнул еще раз и опять не попал. Так он плевал до глубокого вечера, пока
наконец не понял, что червяк слишком высоко…
– Эй, червяк, слазь! – заорал верблюд.
– Не-а, – сказал червяк. – Не слезу!
– Что ты там делаешь?
– Посмотри на себя!
Верблюд посмотрел.
– Я плюю на верблюдов, – сказал червяк.
Притча о верблюде, который на всех плевал
В тот день и час, когда начался этот невероятный снегопад,
Ирка сидела за столом в «Приюте валькирий» и грустно смотрела в окно. Снаружи
все было белым. Снежная завеса, расчерченная вертикальными линиями стволов,
закрывала все небо.
С другой стороны стола на лавке сидел Антигон и нетерпеливо
подпрыгивал. Когда его подпрыгивание и, главным образом, повторявшийся стук
ударявшейся об пол лавки вконец надоели Ирке, она неожиданно вспомнила, что они
играют с Антигоном в шашки. Ситуация на доске была вполне стабильной, даже,
пожалуй, в пользу Ирки, но шашки ей вдруг опротивели. Даже одна мысль, что
нужно передвигать их пальцем по доске и слушать щелчки, с которыми белые и
черные кругляши перепрыгивают, пожирая друг друга, вызывала тоску.
– Мерзкая хозяйка, вы будете ходить или как? – нетерпеливо
подал голос Антигон.
– Нет. Считай, что ты выиграл… Сдаюсь! – сказала Ирка,
смахивая шашки с доски.
Задыхаясь от гнева, потомок домового и кикиморы замахал
руками и вскочил на стол. Его бугристый лимонный нос полыхал от негодования.
– Валькирия не может говорить: сдаюсь! Это слово не для
валькирий! – воскликнул он.
– Веселая история! А какие слова для валькирий? – удивилась
Ирка.
– Валькирия может говорить: «Я должна! Я обязана! Мне
нужно!» Если, конечно, она достаточно мерзкая и достаточно безответственная! –
назидательно сказал Антигон.
– А если валькирия устала? Или отчаялась? Или обессилела?
Или в тоске? – спросила Ирка.
Антигон с досадой дернул себя за бакенбарды, казавшиеся
карикатурными на розовом, гладком, как у младенца, лице.
– Валькирия обязана это скрывать! Все чувства: слезы,
досаду, боль – она имеет право проявлять только наедине с собой. И никак иначе.
– А если она не может? Если она совсем без сил? –
поинтересовалась Ирка.
– Выход один: залечь на дно и попытаться переждать это
состояние. День, два дня, неделю… Столько, сколько нужно, но не слишком долго.
– А если не получится?
Ответ Антигона был пугающе прост:
– Если не получится, тогда она должна найти другую,
достойную, и передать ей копье и шлем. Навеки!
– Разве копье и шлем можно передать? – удивилась Ирка.
– Да, можно, если произнести формулу отречения… – заверил ее
кикимор.
Ирка провела по столу пальцем. Палец перечеркнул натекшую с
потолка лужицу и оставил длинный тонкий след.
– А что будет со мной, если я произнесу эту клятву? –
спросила она.
Антигон перевернул доску и ссыпал в нее шашки. Затем
демонстративно громко захлопнул доску и небрежно убрал ее в ящик.
– Ты не ответил, что будет!
– Это и был ответ, отвратительная хозяйка!.. И чтобы я
больше не слышал слова «Сдаюсь!» Никогда! – предупредил оруженосец.
Ирка встала. Ее макушка почти касалась потолка. За семь
месяцев, минувших с последней встречи, она выросла и ощутимо похорошела.
Взрослые мужчины на улице порой оглядывались на нее с рассеянной задумчивостью.
Ирка материализовала копье и, чтобы взбодриться, сделала
около сотни выпадов, метя в горло и в живот воображаемому противнику. Каждая
серия начиналась ложным ударом, продолжалась коротким, резким и завершалась
глубоким и сильным.
Внезапно Ирка поняла, что удары она наносит не кому-то, а
Мефодию Буслаеву. Это в него направлены выпады ее копья.
– Я… тебя… ненавижу… Меф… Понял?.. Ты… мне… неинтересен… со…
своей крылатой… блондинкой. Я… тебя… забыла… ясно… тебе? – восклицала она,
после каждого слова ставя троеточие серией ударов.
