– Минуту терпения, синьор помидор! В таком важном деле, как
вручение фотографии первой жертвы, необходимо соблюсти все формальности. Для
этого мне нужен еще один представитель мрака!.. Прошу, Аида Плаховна!
Прежде чем Меф успел удивиться, в кресле появилась
Мамзелькина. Она сидела здесь, видно, давно. В одной руке – большая кружка с
медовухой, в другой – глиняная трубочка, клубящаяся дымком. Меф не помнил,
чтобы он видел эту трубочку раньше.
Мамзелькина поклонилась Мефу и продолжила посасывать
трубочку. Вступать в разговоры она явно не собиралась, предпочитая роль немого
свидетеля.
– Аида Плаховна, вы готовы? – официальным тоном спросил ее
Арей.
– Я как лапша быстрого приготовления, всегда готова, –
отвечала Мамзелькина.
– Тогда не будем тянуть кота за аппендицит, как говорит
Улита! Приступим!
Мечник придвинул к себе осколок мраморной плиты с клеймом
Канцелярии мрака и начертил на ней индивидуальную опознающую руну – нечто вроде
личной подписи стража мрака. Плита оплыла, как забытый на солнце шоколад,
забурлила. На поверхность, как из трясины, стали подниматься пузырьки.
– Как видишь, брат Меф, никакого надувательства – сплошной
лохотрон! – с усмешкой сказал Арей, жестом показывая Буслаеву, что нужно
делать.
Стараясь, чтобы не было заметно, что он брезгует
(брезгливость у стражей мрака не поощрялась), Меф погрузил в камень руку и
осторожно пошарил. На ощупь плита была вязкой и липкой, как кисель. Что это
кольнуло ему палец? Ага, угол фотографии. Меф готов был поклясться, что снимок
появился внутри плиты только что.
Меф достал его, расправил, стер грязь и, ощущая на себе
взгляд Арея, стал изучать снимок. Темные дуги бровей. Спокойная, ненапряженная
улыбка, что вообще-то большая редкость для фото, где все вымученно ждут птичку,
явно намереваясь сотворить с ней что-то нехорошее.
– Проклятье! – тихо сказал Меф. Он надеялся, что плита даст
ему снимок кого-то другого. Кого ему не будет жаль.
– Ты что, знаешь ее? Видел раньше? – спросил Арей.
Плаховна и он уставились на Мефа с равным интересом.
– Да. Это девчонка-валькирия, – с усилием произнес Меф.
– Которую ты не убил, хотя у тебя была возможность, –
вежливо напомнила Мамзелькина.
Меф смутился.
– Ну и у нее была… Но почему именно ее? Разве подойдет не
любой эйдос?
– Для обычного стража – любой. Но наследник мрака – это
нечто иное. Старт должен быть убедительным. По-моему, валькирия – это как раз
то, что нужно. Тебя будут уважать, – сказал Арей.
– Считаете, она отдаст свой эйдос мне? Даже убей я ее – не
отдаст. Силой же его не отнимешь, – начал Меф и замолчал, заметив, как Арей
нетерпеливо нахмурился.
– Думай, синьор помидор, думай! Нытье и отговорки – для
неудачников. У этих болванов нет времени побеждать. Свои дни они тратят на
поиски причин, почему они ничего не сделали и кто им помешал.
Меф удрученно кивнул и еще раз посмотрел на снимок.
– Ты слышала? Мне нужен твой эйдос! – сказал он фотографии.
Девчонка продолжала улыбаться спокойно и радостно. Либо
фотография была обычной, неоживающей, либо та, кого она запечатлела, никак не
ждала от Мефа беды. Нет, все-таки в изгибе бровей этой валькирии есть что-то
безумно знакомое! Что-то, что он видел многократно, к чему был привязан. Может,
в школе, может, где-то еще, может, кто-то просто был похож на нее. Но почему же
так ломит виски, когда он пытается вспомнить?
– Больше мы тебя не задерживаем. У вас нет вопросов к нему,
Аида Плаховна? – спросил Арей.
– Есть. Где у вас медовуха?
– Ну на этот вопрос я отвечу и без него, – сказал мечник,
подходя к дубовому шкафу в углу кабинета.
Покинув кабинет Арея, Мефодий подошел к окну приемной.
Январь медленно переползал в февраль. Настенный календарь с идиллическими
картинами стрелецкой казни готовился расстаться со своей первой головой – со
своим первым листом.
На Большой Дмитровке, 13, как и везде, была зима.
Малозаметная в центре, здесь она проявлялась желтоватой наледью у стен домов и
сосульками на телефонных будках. Вечером снег, ночью мороз, утром слякоть.
Следуя причудам погоды, душа то замерзает, то оттаивает. И радостно на ней, и слякотно,
и морозно, и тревожно.
– Где Улита? Позови ее сюда! – догнал Мефа рык Арея.
Меф оглядел приемную.
– Не позову. Нету ее.
– Что за фокусы вообще? Снова ушла на прополку бананов?.. –
возмутился Арей.
Последнее время секретарша часто пропадала, почти забросив
дела. Арей переносил это в целом довольно спокойно. Слуга мрака, он уважал
чужие пороки. Гораздо хуже он относился к чужим добродетелям.
У Улиты же была пора любви. Она логично рассуждала, что в
двадцать лет надо развлекаться, а начать разбирать бумажки не поздно и в
семьдесят. Все лучше, чем смотреть сериалы и доставать окружающих бесконечными
жалобами.
На многозначительные угрозы Тухломона и прочих
комиссионеров, недовольных тем, что их отчеты попадают в Тартар позже обычного,
Улита плевать хотела. Ей ведом был главный секрет бытия: с человеком, который
не боится и всегда радостен, ничего дурного приключиться не может.
* * *
Стараясь не думать о валькирии, Меф уселся за стол Улиты и
стал просматривать последнюю кипу пергаментов. Рассортированные пергаменты он
бросал Дафне, которая ловила их и раскладывала по полосатым сумкам, дешевым и
вместительным, которые любят торговки на вещевых рынках. Пергаменты готовились
к отправке в Тартар.
– Аренда три года и больше – вторая сумка, – распоряжался
он. – Аренда более года до трех лет – первая сумка. Аренда менее года – третья
сумка. Стоп, срок заклада истек! Четвертая сумка!.. Дафна! Ты не в ту сумку
кладешь!
– Ой! Вот дырявая голова! Я нечаянно, – спохватилась Даф,
изображая крайнее раскаяние.
Меф усмехнулся:
– Я так и понял. Всякий раз, как эйдос должен оформляться на
изъятие – ты путаешь сумки.
– Что ты хочешь от бедной девушки? Целых четыре сумки и все
одинаково полосатые! Эти полоски путаются у меня в голове, и я лишаюсь
способности что-либо запомнить!
