Эссиорх, для которого ход ее мыслей не был тайной, кивнул:
– Иногда – да. Но лишь тогда, когда сущность эйдоса еще не
определилась. Иногда человек всю жизнь метался между светом и мраком,
раздираемый противоречиями. И эйдос у него такой же. То сорвется с ладони,
вспыхнет так, что мрак отшатнется в ужасе, а то вдруг темнеет, тяжелеет и так
давит на ладонь, что хочет, кажется, в землю уйти. И вот тут-то, конечно,
начинается битва. Блеск стали, яростные звуки маголодий, вой комиссионеров… Но
эти-то все больше на психику давят, не вмешиваются. По давней договоренности,
битва всегда происходит один на один.
– Вот видишь! А ты говоришь: эйдосы – гниль! – сказала Ирка.
Эссиорх подышал на свои замерзшие руки с каймой машинного
масла под ногтями.
– В том-то и дело… Раньше гнилой эйдос встречался один на
тысячу, и это был шок, сенсация, а теперь едва ли не половина всех эйдосов
гнилые… Прилетает златокрылый – и что он видит? И человек будто был неплохой, и
особых мерзостей не делал, и хорошие поступки иногда проскальзывали… Казалось
бы, тот случай, когда нужно сражаться, отвоевывать, а отвоевывать-то нечего! На
месте эйдоса – пшик, мумифицированная точка, крошечная, как горчичное зерно. И
– все. Страж мрака подойдет, посмотрит, плечами пожмет и удалится. Даже за
рукоять меча не возьмется. Ему-то эта мумифицированная дрянь тоже не нужна. А
комиссионеры – те и вовсе не приходят. Чутьем знают, где есть пожива, а где
нет.
– И почему так происходит? – спросила Ирка.
Эссиорх долго не отвечал. Он вновь опустился в кресло, обнял
колени и стал покачиваться. Русалочьи выпуклые глаза Антигона неотрывно следили
за ним. Темные широкие зрачки качались как маятник.
– А кто его знает, почему? Есть только предположения… Троил
считает, что граница между светом и мраком становится размытой. По сути дела,
она фактически исчезла. Границу заменило то, что люди выбрали себе взамен добра
и зла. Мелочные игрушки: приобретательство, погоня за ускользающими и
одновременно быстро надоедающими удовольствиями. Плюс якобы важные новости,
сменяющие друг друга каждый час и по сути ничего не значащие и ничего не меняющие.
Как следствие, люди перестают интересоваться добром и злом и просто живут.
Вялые, размякшие, ничего не желающие, ибо ерундовые желания запорошили их мозг
точно так же, как перхоть их волосы. Эйдос нужно закалять – в сомнениях, в
слезах, в восторгах, в страданиях. Только тогда он станет эйдосом и обретет
бессмертие. В прогорклом же жиру благополучия он тонет и съеживается. Раньше
вера хоть в какой-то мере защищала от этой инфекции. Сейчас же, когда жир
заместил веру, слабые эйдосы стали беззащитны.
– Но так же, наверное, было всегда? Как не во всех яблоках
вызревали семена – ты сам это только что признал, так и не у всех людей эйдосы
становились бессмертными, – сказала Ирка, подумав.
– Да. Но в последнее время – в последние полтора года,
говоря точнее, – это стало приобретать катастрофические формы! – сказал
Эссиорх.
– Но почему? Что такого произошло в эти полтора года?
– Что произошло? Как минимум две вещи. Первое: Мефодий
Буслаев осознал – или во всяком случае начал осознавать – свою силу. И второе:
он начал встречаться с Дафной.
Это «второе» ужалило Ирку как дачная оса, коварно влетевшая
в рот вместе с куском торта. Эссиорх усмехнулся и ладонью провел по лицу. Ирке
показалось, что щетина издала неприятный звук счищаемой рыбьей чешуи.
«Спокойно! – сказала она себе. – Я злюсь на Эссиорха. Не
потому ли, что ревную Мефа? А как же Багров? Да и вообще все, что связано с
любовью, для меня навеки закрытый файл. Валькирия не может быть счастлива в
любви».
– А эйдосы тут при чем? Ну встречается он с Дафной и
встречается. Или в Прозрачных Сферах надеялись, что Меф всю жизнь будет
смотреть на девушек лишь в прорезь боевого шлема? – спросила она, подливая в
голос побольше равнодушия из неиссякаемой бутылочки женских эмоций.
– Прозрачные Сферы не занимаются этими вопросами. Наследник
мрака может встречаться с кем ему вздумается, но только не с Даф, – уточнил
Эссиорх.
– Почему?
– Простое объяснение тебя устроит? Вот оно: Даф – это свет.
Мефодий – это мрак.
– Ну не такой уж он мрак! – осторожно возразила Ирка.
Эссиорх строго посмотрел на нее.
– Он станет мраком, потому что не может не стать. Человек
то, чем он занимается. По доброй воле или по принуждению – не суть важно. Он
как вода – принимает форму сосуда, в который его наливают. Даже самый твердый
человек не может существовать без сосуда. А его сосуд сейчас – мрак. Даф не
должна находиться с ним рядом.
– Почему?
– Закон палитры. Когда черная краска смешивается с белой,
получается серость. Вежливая терпимость к злу, равнодушие и хладные рассуждения
там, где раньше полыхало негодование – вот что обволакивает теперь Москву, а
вместе с ней и весь мир. Покрывает ее, как сырой, разлагающий все туман. И что
в результате? Качество эйдосов ухудшается. Свет в панике, мрак тоже, пожалуй, в
панике.
– И это все потому, что эти двое любят друг друга? –
спросила Ирка недоверчиво.
Она и верила Эссиорху, и не верила. Какая может быть связь
между теряющими бессмертие эйдосами и одной-единственной маленькой любовью?
Хотя если задуматься, разве воздушному шару, чтобы лопнуть, недостаточно одного
прикосновения иглы? Да и грозные империи нередко падают как карточные домики от
одного случайного дуновения.
– Разумеется, это пока версия, но версия очень убедительная.
Свет не желает рисковать вечностью тысяч эйдосов ради одной сомнительной любви,
– сказал Эссиорх.
Ирка уныло подумала, что их любовь не так уж и сомнительна.
К сожалению.
– И вот вывод: Мефодия и Даф нужно разлучить, или мироздание
окажется под угрозой. Мне там… – Эссиорх вновь неопределенно посмотрел на
потолок, – прожужжали об этом все уши.
– Все равно я не понимаю. Двое любят друг друга – кто вправе
им мешать? – спросила Ирка.
Эссиорх посмотрел на нее с вежливым недоумением.
– Для того, чтобы отравиться каплей яда в вине, совсем
необязательно знать, что она там есть! – сказал он. – Достаточно, что страж
света – а Дафна все еще страж света! – встречается с мальчишкой, воплощением
мрака…
