Оставив платье в покое, Мошкин быстро оглядел комнату,
глазами ища воду, но не нашел ее. В панике он выплеснул в огонь одеколон,
стоявший на туалетном столике, но от такой прикормки пламя лишь взметнулось
выше.
– Ты больной? Скорее, я сейчас сгорю!.. – вновь закричала
Ната.
Огонь уже резво карабкался на простыню. Вся комната была в
дыму.
– Прыгай и бежим!
– В новой синтетической ночнушке? Через огонь? –
поинтересовалась Ната с тем нелогичным женским упорством, которое заставляет
дамочек с куриным упорством ползать и искать десять копеек, выкатившиеся из
кармана при попытке перебежать скоростное шоссе. И после этого они еще боятся
мышек и наносят десять садистских ударов тапкой бедному таракану, покинувшему
сей бренный мир уже после первого!
Не зная, что делать, вконец растерявшийся Мошкин сделал то
единственное, что пришло ему в голову. Топнул ногой, пытаясь затоптать пламя, и
крикнул:
– Да погасни ты!
Огонь, едва начавший входить во вкус, растерянно дрогнул. В
пляске дыма обнаружилось нечто виноватое и даже приниженное. Мошкин почуял свою
силу. Это было упоительно.
– Кому сказал: погасни! – завопил он тем ужасным голосом,
которым капитан корабля разговаривает во время шторма с глухим боцманом.
И огонь вдруг погас. Дым истаивал, поднимаясь к потолку.
Мошкин застыл, как статуя командора, внезапно обнаружившая, что Дон Жуан мирно
меняет в ванной крантики, в то время как донна Анна жарит на кухне котлеты.
Ната пришла в себя первая. Возможно, потому, что никуда из себя и не уходила.
Она одернула ночнушку и села.
– Открой окно! – велела она.
Евгеша послушно открыл. В окно ворвалась метель.
– Я что, просила открывать широко? Мне холодно, головой
думать надо! Закрой! Оставь щель!
Мошкин затосковал, обнаружив, что добровольная услуга успела
превратиться в принудительную.
– Ты все понял? Ты повелеваешь огнем, – спокойно, как о
чем-то совсем рядовом, сказала Ната.
– Не огнем – водой, – поправил Мошкин.
– Раньше только водой, а теперь и огнем. Дай мне со стола
коробок со спичками!
Мошкин дал. Ната достала одну спичку и отставила руку.
– Вели ей зажечься! Представь, что спички касается пламя!
Ну, раскачивайся! – приказала она Мошкину.
Евгеша смутился. Он не любил никому приказывать.
– Спичка, ты зажжешься, да? – попросил он так виновато,
будто был должен спичке денег.
Спичка не зажглась, зато коробок с ее приятельницами вдруг
зашипел и вспыхнул у Наты в руке. Смущенный Евгеша ощутил себя Прометеем,
который вместо огня подсунул людям неисправную газовую зажигалку. Вихрова
торопливо бросила коробок на пол и затоптала ногой.
– Молодец, прогресс есть! Остальное – дело техники!
Потренируешься на досуге! – великодушно сказала она.
Глядя на сгоревший коробок, Мошкин вспомнил, что о чем-то
подобном говорилось в пророчестве. «Вода и лед должны родить огонь…»
Окно вновь широко распахнулось от порыва ветра, и комната
начала быстро наполняться снегом. «Вот они тут как тут – вода и лед», – подумал
Евгеша, спеша навалиться на раму.
– Я проснулась, когда этот мелкий гад Зудука все тут уже
облил и начал поджигать. Напомни мне, чтобы я его прикончила! Запытала в
миксере и погребла в микроволновке! – сказала Ната.
За дверью кто-то тревожно пискнул. Топот маленьких ножек
подсказал, что кто-то быстро смывается. Сострадательному Мошкину стало жаль
Зудуку.
– Да ладно тебе! Чего ты такая злая? – спросил он
миролюбиво.
– Да, может, хочется влюбиться, а не в кого! – с вызовом
отвечала Ната.
– Тебе же только глазом моргнуть!
– Да вот не тянет как-то. Некому моргать. Жуткое безрыбье!
Приличные мужчины вымерли как мамонты! – кокетливо глядя на него, сказала Ната.
Нелепый вид закутанного в одеяло Мошкина ее забавлял,
особенно когда она обнаружила, что герой явился совершать подвиг в одном носке.
Длина одеяла не позволяла это скрыть.
– Слышь, Мошкин, а ты довольно мускулистый и плечи широкие…
Качаемся? – промурлыкала она, разглядывая его.
– Ага. Качаюсь. С обезьянами на ветке, – сказал Мошкин,
нечаянно воспользовавшись одной из фразочек Буслаева.
– О, молодой человек, я вижу, натуралист? Спасем всех панд,
закопаем всех дождевых червей! Чего ты отодвигаешься? Я же просто прикоснулась
к твоей руке. Ты меня боишься? Ты такой забавный…
– Я боюсь, да? Но не совсем боюсь, нет? – как всегда
запутался Мошкин.
– Тогда подойди ближе.
– Зачем?
– Я хочу поговорить с тобой об обезьянках. Еще ближе!
Расслабься!
Мошкин приблизился к Нате, как начинающий заклинатель змей к
кобре. Ната приветливо улыбнулась ему, отбросила со лба челку, снова
улыбнулась, коснулась его щеки… Она то придвигалась к Мошкину, то отодвигалась,
то слабо улыбалась, то щурилась, то вскидывала вверх голову, то мимолетно
касалась пальцами его затылка. Движения были как будто хаотичные, но мягкие и
чарующие.
Мошкин ощутил, что у него начинает кружиться голова. Нет,
конечно, ее магия на него не подействует, но все же… Евгеша почувствовал к Нате
внезапное расположение и, когда она спросила: «Ну, рассказывай как у тебя
дела?», захлебываясь в словах, стал говорить. Ната слушала его, повернувшись к
Мошкину всем корпусом. Ее зрачки то расширялись, то сужались, губы были чуть
приоткрыты. Она походила на голодного птенца. Мошкина качало на волнах счастья,
баюкало в сладкой неге. Он путался в словах, но рассказывал, рассказывал как
пьяный.
«Она меня любит! Любит!» – пело все в нем. Имейся где-нибудь
в комнате кнопка остановки прекрасного мгновения, Мошкин непременно нажал бы на
нее.
К сожалению, восторг Евгеши разделил судьбу всех без
исключения восторгов и оказался кратковременным. Неожиданно Ната расхохоталась
и махнула рукой.
– Фу! Как с тобой просто! Даже скучно! Вот что я называю:
совместить бесполезное с неприятным, – заявила она.
– Почему со мной скучно? – тоскливо спросил Мошкин.
