Депресняку приходилось несладко. Прорваться к арке ему не
удавалось. С двух же концов переулок был заблокирован златокрылыми. Но даже в
этой ситуации Депресняк не терялся. Он ужом вился по узкому переулку, петлял,
лапами отталкивался от стен домов и был, кажется, не прочь найти открытую
форточку.
Златокрылые Мошкина пока не замечали. Или, возможно, им было
не до него. Депресняк, зажатый в угол, уже шипел, упорно не выпуская скелета.
Вот уж создание! Однако хочешь не хочешь, нужно было его выручать. Но как?
«Снег!» – подумал Мошкин, ощутив, как от усилия на висках
вздулись вены. Заболели глаза. Никогда в жизни он так сильно не напрягался.
– СНЕГ! Я СКАЗАЛ: СНЕГ! – требовательно повторил Мошкин.
И сразу снег в переулке взвился в воздух. Снежная завеса белыми
шторами задернула переулок, скрыв всех и все: Депресняка, златокрылых, крыши
домов. Краем колючей вьюги Мошкина хлестнуло по лицу, и он с размаху сел в
сугроб, провалившись почти по шею. Возможности Евгеши были не безграничны, но
на узкий переулок их хватило с запасом. Мошкин небезосновательно понадеялся,
что Депресняк сориентировался в ситуации и либо нырнул в какую-то щель, либо
унесся в центре вьюжного столба, чтобы улизнуть из него где-нибудь по дороге.
В переулке все бурлило, как в стиральной машине. Вздыбленный
снег закручивался в буран, штопором уходя в небо. Судя по отрывистым крикам
златокрылых, Депресняка они потеряли и теперь пытались усмирить буран
маголодиями, однако ветер и снег мешали звуку развиться, обрести нужную
четкость и стать магией.
Представив, каково сейчас приходится стражам света, Мошкин
ощутил, как мягкая рука самодовольства гладит его по челочке. Умница, хороший
мальчик! Но тотчас та же рука пригнула его к земле, когда он сообразил, кого
златокрылые будут за все благодарить. Бедный, бедный Евгеша! Он так мало жил,
так мало видел! Не дожидаясь, пока буран в переулке совсем уляжется, Мошкин
помчался прочь от этого опасного места. Дважды провалившись в сугробы, он
интуитивно нашел способ, как этого избежать. Взглядом он подмораживал снег там,
где должна была опуститься его нога, до ледяной корки, удерживающей его на
поверхности.
«И как я раньше не догадался? Хотя раньше мне не грозила
опасность быть пристукнутым!» – попутно удивился Мошкин.
Он нырнул на примыкающую улицу, оттуда скользнул в
переулочек и почти ощутил себя в безопасности, когда дорогу ему внезапно
преградил плотный приземистый мужчина, кривоногий и крепкий, как гном. Одет он
был несколько театрально, точно статист из «Снегурочки»: желтый овчинный
полушубок, подпоясанный веревкой, и красные сапоги с загнутыми носами. Обычная
небрежность стражей света, неспособных постигнуть значения слова «мода», равно
как и причин, почему человек не может носить того, что ему нравится. В
опущенной руке он держал флейту.
Мошкин вскинул голову и на ближайших крышах обнаружил еще
три точеных силуэта. Нет, теперь не уйти! Евгеша рванулся назад, но златокрылый
мгновенно поднес к губам флейту, и могучая сила впечатала Евгешу в стену.
– А ну стой! Это говорю тебе я, Фукидид! Благодари небо, что
у тебя есть эйдос!..
Страж прыгнул к Мошкину и схватил его за ворот. Попутно
обнаружилось, что Евгеша выше Фукидида головы на три. Фукидид был неяростен,
ибо ярость противопоказана стражам света как непродуктивная эмоция, но
чудовищно сердит. Мошкин, по защитной подростковой привычке, торопливо придал
лицу раскаивающееся выражение с неким даже оттенком святости.
– Соображаешь, что наделал? Отвечай: соображаешь?! –
закричал Фукидид.
Мошкин торопливо закивал и тотчас, спохватившись, на всякий
случай замотал головой. Он еще не определился, что будет безопаснее в этом
случае: соображать или не соображать.
– Не соображаешь? Сейчас я тебе скажу большое-пребольшое
«спасибо».
Евгеша пригорюнился еще больше. Попутно у него мелькнула
мысль, что неплохо бы уронить на голову златокрылому сосульку побольше, но тот,
уловив эту мысль на стадии возникновения, предостерегающе коснулся его щеки
мундштуком флейты. Мошкину стало больно. Флейта обожгла его, как раскаленный
железный прут. Он рванулся вперед и неожиданно для себя тоже схватил
златокрылого за ворот. Несколько секунд они молча боролись, а затем гнев вдруг
потушил гнев. Оба погасли и отпустили друг друга. Обоим стало неловко.
Фукидид вновь испытующе вгляделся в Евгешу и с досадой
спросил:
– Одного не пойму. Почему ты служишь мраку? Почему не свету?
ТЫ?
Евгеша вздохнул. Он и сам этого не постигал. Фукидид
продолжал всматриваться в него с пристальностью человека, ищущего в тарелке с
кашей только что утонувшую муху.
– Гордыня. Похоже, за нее мрак тебя и зацепил, – задумчиво,
рассуждая сам с собой, продолжал страж.
Откуда у тихого и застенчивого Мошкина могла взяться
гордыня, он не прояснил. Но, видно, могла взяться и взялась. Несколько утешило
Евгешу, что такие роковые элементы, как час его рождения и прочая мистика,
стражем света вообще не рассматриваются.
– Почему ты нам помешал? Мы выслеживали кота почти двое
суток! – устало спросил страж.
– Зачем вам кот? Он же живой! – шепотом ответил Мошкин.
Фукидид усмехнулся:
– О, Эдем! А по-твоему, нам нужен дохлый? Если бы у всех
стражей мрака было твое сострадание!.. Ты будто не видел, что он держал в
зубах?
– Видел… кости какие-то рыбьи, – вдруг неожиданно сказал
Мошкин.
– Видел? – спросил страж с особым выражением.
Он привстал на цыпочки и зорко вгляделся в глаза Мошкина.
Евгеша забеспокоился. Он так и не понял, что именно обнаружил Фукидид у него в
глазах, но тот явно что-то обнаружил.
– Так и есть… Ну так скоро ты сам поймешь, что такое
артефакт-пересмешник!.. Прощай!
Окончательно утратив к Евгеше интерес, златокрылый
повернулся и взлетел. Мошкин проводил его взглядом и вдруг обнаружил у Фукидида
собачий хвост, вилявший как будто даже с некоторой дружелюбностью.
– А-а-а-а! – выдохнул Евгеша.
Он пугливо моргнул и вновь ощутил лукавый укол в роговицу
левого глаза. Мошкин инстинктивно закрыл его ладонью. Теперь, когда он смотрел
на мир одним глазом, хвост у златокрылого исчез…
Мошкин долго стоял неподвижно, боясь убрать ладонь. Кто-то
бесцеремонно толкнул его сумкой и велел проходить. Мошкин обернулся, машинально
опустив руку.
