– Не пудри мне мозги! Жаль, тут нет Тухломона. Он бы тебе
объяснил, что все договора на учете. Даже вздумай мы по доброте душевной
использовать договорчик-другой не по назначению, ну скажем, для растопки
камина, остались бы копии в Канцелярии, и нас бы потом прищучили. Где договор
номер фиг-шмыг-брык какой-то? Куда дели? С какой целью? Присядьте на горячую
сковородочку – поговорим.
Поняв, что Меф прав, Даф уныло кивнула.
– Мне не нравится твой юмор. Он с каждым днем становится все
циничнее, – сказала она.
– Работа такая.
– И что теперь будет с четвертой сумкой? Хоть кому-то
продлят аренду?
– Кому-то, может, и да. Если Арей в хорошем настроении будет
или Улита заступится. А уж если к Лигулу в Канцелярию попадет – тут уж без
вариантов: нет, – со знанием дела сказал Меф.
– А бывали случаи, когда кто-то отдавал эйдос в заклад, а
потом его не терял? Взялся человек за ум, выстроил сиротский приют и все такое?
– сказала Даф.
Как все стражи света, она была неисправимая идеалистка.
Меф втолкнул в четвертую сумку последний пергамент и,
прижимая коленом, обмотал сумку скотчем. Особенно надо было следить, чтобы
скотч нигде не лег крестом. За такое в Канцелярии мрака по головке не гладили.
Разве что предварительно отрезав упомянутую головку.
– Я о таких случаях не слышал, – осторожно заметил Буслаев.
– Ты же знаешь текст договора заклада: с момента заключения договора эйдос
считается собственностью мрака. Мрак великодушно разрешает тебе пользоваться
своим собственным эйдосом (красиво, да?) на срок действия аренды. То есть он
тебе дает в аренду твой эйдос, а не ты ему! Когда же аренда истекла – фьють!
Прости-прощай! Шнуруй вьетнамки и вон с праздника жизни!
Даф грустно подпрыгнула на сумке, помогая Мефу упаковать
получше. Дверь резиденции мрака открылась. Вначале вошла Улита. За ней – Мамай
в шоферской фуражке. Плоское, обычно неподвижное лицо хана выглядело
оживленным.
– Чего он такой довольный? Опять устроил на рынке ножевую
драку на почве вечной дружбы между народами Крайнего Севера и крайнего Юга? –
осведомился Мефодий.
– Обижаешь, родной! Прям-таки ногами пинаешь! Мы попали в
дэ-тэ-пэ и вызвали ги-бе-де-де, – с удовольствием коверкая причудливо звучащие
слова, сказала Улита.
Мамай стащил с круглой лопоухой головы фуражку и
ухмыльнулся.
– А зачем вызывали-то? – спросил Меф.
Улита задумалась. Она и сама, видимо, не знала зачем. В
аварии они попадали сотни раз и обычно даже не притормаживали.
– Почему-почему? Почемушто! Я захотела, – заявила ведьма.
– Кого? – влез пошлый Чимоданов.
Он валялся на диване в приемной (удушение подушкой на почве
ревности и посягательство на отгрызание носа) и с вдохновением Микеланджело
лепил человечков из пластиковой взрывчатки. Целый чемодан такой взрывчатки
притащил ему прапорщик, которому позарез надо было продлить аренду. Человечков
было уже около дюжины, однако признаки жизни подавал пока один. Он вяло лежал
на спине и поочередно дергал то одной, то другой ногой.
Улита посмотрела на Чимоданова с лютой тоской, с какой
массажистка в конце рабочего дня смотрит на притащившегося к ней борца сумо.
Петруччо поспешно стушевался. Он хорошо знал этот взгляд и то, что бывает
после. Когда пахло жареным, хитрый малый умел становиться ниже плинтуса.
– Меня нету! Я ничего не вякал! Это было эхо! – торопливо
сказал он.
– Вот и чудесно! Я хочу быть законопослушной… И вообще, надо
проявлять сознательность. Если не мы будем гражданами нашего общества, то
кто?.. Чего лыбишься, Чемодан? Тридцать два – норма? Радуйся, что у тебя вообще
еще есть зубы! Скоро у тебя вместо зубов будет вставлен мой ботинок! – рявкнула
секретарша Арея.
Дафна подошла к Улите и осторожно подула на ее лоб. То ли
оттого, что ведьма в последнее время неплохо к ней относилась, то ли потому,
что дыхание рожденной в Эдеме Дафны наделено было особой силой, Улита сразу
остыла.
– Ладно, ящик с ушами, считай, что тебе повезло…
Рассказываю: стоим мы на перекрестке, спокойно радуем весь район своим музоном
и тут – трах! бабах! – нас дергает со страшной силой. Я отлетаю носом чуть ли
не в стекло. Выскакиваю из машины и что вижу? В нас врезалась девица на
крошечной машинке. У нее весь передок вдребезги, а у нас задний фонарь разбит.
Мамай беззвучно заржал, показывая большие белые зубы. Два
передних у него торчали немного вкось, образуя треугольную, нечасто
встречающейся формы щель. Происшествие казалось хану чрезвычайно забавным.
Обычно он во всех врезался, а тут врезались в него. Ну разве не смешно?
– А фонарь, может, редкий! Бедный Мамай, может, до пенсии за
него не расплатится! И плевать мне, что эта девка первый день за рулем! Если ты
первый день за рулем – нечего гонять! Стой себе на газончике и пыхти выхлопной
трубой!.. Или по двору езди и кошек дави!
– Улита! – укоризненно сказала Даф, питавшая, как известно,
страсть к кошкам.
– Что Улита?… В общем, она орет на меня, я на нее!
Проорались, я говорю: нечего тут вонять уцененными духами! Вызываем
ги-бе-де-де! И мы его вызываем! – заявила ведьма.
Хан снова захохотал. На этот раз далеко не беззвучно. Улите
даже пришлось прерваться и затолкать ему в рот шоферскую фуражку. Мамай
хохотал, давясь фуражкой. По щекам у него текли слезы.
– Приезжают. Я начинаю обрисовывать ситуацию, немножко
горячусь, и меня просят помолчать… Ладно, я молчу. Мне интересно, как Мамай
выкрутится. У него ж ни прав, ни документов на машину, ни страховки, только
справка, что он принимал участие в битве на Куликовом поле в 1380 году в звании
темника Золотой Орды и пострадал от действий русского войска. Справка выдана в
тысяча девятьсот сорок седьмом году и подписана Берией.
– Что за справка? Подделка, что ли? – спросил Чимоданов.
Мамай выплюнул фуражку.
– Слушай, зачэм подделка? Берия наш был человек. Его
Тухломон окучивал, – сказал он с обидой. – А-а! Что дэлаешь? Тьфу!
Улита вновь вернула фуражку на прежнее место.
– В общем, с бумажками разрулили. Но самое прикольное было,
когда гаишники уже уезжали и пытались увидеть нашу машину в зеркало. Я вижу: и
так они его крутят, и сяк – ан нет ее. Глаза видят, а в зеркале – тю-тю.
– Почему? – спросил Меф. Он смутно догадывался о причинах,
но чувствовал, что Улите приятно будет сказать самой.
