Даф задумалась. Она вечно сомневалась в своих чувствах,
теряясь в их бесконечных оттенках и полутонах.
– Знаешь, что такое негативное сознание? Это когда человек
специально делает, чтобы у него все было плохо, а потом радуется.
– И что, много таких?
– Вагонами можно грузить.
Меф усмехнулся:
– Так он нравится тебе или нет? Ты не думай, что я ревную. Я
так, по-человечески…
– Он ничего. Но в его смирении есть что-то лживое. Он хотя и
просит поминутно прощения, но виноватым себя нисколько не ощущает. Напротив,
как бы свысока бросает: я хоть и грязный, да такой! Любуйтесь мной, ужасайтесь
мной, поражайтесь смирению моему! Вот вчера мы с ним о чем-то горячо заспорили,
и я его было зауважала, да только вдруг он замолкает и со всем соглашается. А у
самого на лице написано: «Я хоть, мол, и прощения прошу, и уступаю, да только
внутренне я выше тебя. Не снисхожу даже до спора!» Это как-то все неправильно.
Ханжество – это не путь к свету. Это путь от света.
Мефодий коснулся ее руки:
– Даф, ты увлеклась! Спорю, ты сейчас оглянешься и
посмотришь на…
– Что, неужели потемнели? – испугалась Дафна, забыв, что,
кроме нее, никто не может видеть ее дематериализованные крылья. – И что это я
на него накинулась! Не хотела ведь… Странная штука: не хочешь говорить гадости,
а все равно получается.
Даф встала. Ее бунтующие волосы касались низких стропил.
– «Занимай свой ум добрыми делами или, в крайнем случае,
добрыми мыслями, чтобы мрак находил тебя всегда занятым». Двенадцатое правило
света. Почему-то я никогда ему не следую.
– Ты очень сложно воспринимаешь мир, – сказал Меф.
– Разве? Просто я делаю его интуитивно, на уровне дробных
осколков. Тебе как рационалисту это непонятно, – сказала Даф.
– На уровне осколков? Это как?
– Ну… э-э… сама толком не могу объяснить. Знаки, символы.
Например, я знаю, что твоя мама хороший человек, хотя и чуть-чуть бестолковый,
– сказала Дафна задумчиво.
– Откуда ты знаешь?
– У нее ссадины от очков на переносице… ну не ссадины,
натертости. Встречал такие?
– Угу.
– Так вот: такие бывают только у хороших людей.
Меф кивнул, задумался.
– А разве моя мама носит очки? А-а, да…
Дафна коснулась его лба.
– Меф, ты больной, – сказала она.
Буслаев хмыкнул.
– Знаю. Больной и влюбленный, – согласился он. Не было
смысла скрывать то, что Дафна как страж не могла не знать.
Даф сделала вид, что не услышала. Только улыбнулась, очень
довольная втайне. Она провела рукой по стропилам и озабоченно посмотрела на
пальцы.
– Депресняк был здесь вчера вечером! – сказала она.
– Откуда ты знаешь?
– Новые царапины на балках и голубиные перья. Он тут кого-то
сожрал, – Даф показала флейтой через плечо.
– Может, другой кот?
– Оставивший след когтей на железе и процарапавший балки на
глубину бензопилы? – уточнила Даф.
– Да, похоже, что он… Горбатого исправит только поворот
головы на сто восемьдесят градусов. А что он здесь забыл?
– Не знаю. Записки он не оставил. Хочешь? – внезапно
предложила Даф, протягивая Мефу свою флейту.
Для нее это было знаком величайшего доверия. Больше, чем
коту подставить свой беззащитный живот постороннему или пьянице, отлучаясь на
пять минут, дать кому-то подержать стакан с водкой. Меф осторожно коснулся
флейты. Во взгляде Даф появилось облегчение. С Буслаевым ничего не произошло.
Флейта допустила его. И это при том, что ни Улита, ни Арей, ни Чимоданов – Даф
была в этом уверена – не смогли бы даже коснуться ее.
«Может, не все так безнадежно для его эйдоса? Или флейта
чувствует, что я к нему испытываю?» – подумала Даф. Последнее время ей все чаще
казалось, что она завалила задание и Меф скатывается во мрак.
– Расскажи мне что-нибудь о своей флейте, – попросил Меф.
Дафна задумалась.
– Вот смотри… э-э… ну это поперечная флейта. Изначально
сборная, хотя я давно ее не разбираю. В средней части – основные клапана.
Нужно, чтобы середина этой дырки совпадала с серединой клапанов, иначе звук
будет «левый». Попытайся сыграть что-нибудь, – предложила она.
– Издеваешься? Я не умею, – удивился Меф.
– И никогда не держал в руках другой флейты?
– Нет.
– Это хорошо. Она очень ревнива. Если ты когда-нибудь
прикоснешься к какой-то другой флейте, то потом лучше не бери мою в руки. Она
тебя прикончит, хотя потом, конечно, пожалеет, что погорячилась, и несколько
дней будет очень грустной… – сказала Даф.
Меф хмыкнул:
– Ничего себе светлый инструмент!
– При чем тут это? Просто она не любит путаницы. Каждая
флейта должна знать, что у нее все в порядке и хозяин не засматривается на
другие флейты. Только тогда у нее нормальный звук… Поехали дальше! Держи ее
твердо, но бережно. Контролируй дыхание, чтобы не было срывов. Сильнее дунешь –
будет октавой выше. Ноты разделяются языком.
– Как это?
– Ну, произносишь что-то вроде звука «т» или «т-к», если
играешь быстро. Так сразу не объяснишь. Нужно пробовать. И не удивляйся, если с
непривычки закружится голова… Переизбыток кислорода. Ты когда-нибудь надувал
без отдыха два-три воздушных шара?
– Шары – нет. Но однажды я полтора часа подряд надувал
дырявый матрац. Когда пришел Эдя, я был уже очень хороший: тихий и пьяный, –
сказал Меф.
Он поднес флейту к губам и, стараясь следовать советам Даф,
несколько раз осторожно дунул, касаясь клапанов. Флейта издала несколько
тоскливых звуков.
– Ну как? Похоже на маголодию? – спросил он.
Даф вежливо промолчала. Мефодий помучил флейту еще с минуту
и вернул ее хозяйке.
– Мой инструмент барабан. Все остальное для меня слишком
тонко, – сказал он.
– Зато ты неплохо работаешь мечом, – утешила его Даф.
– Ага. Послушать Арея, так я самый бездарный из его учеников
за последние полторы тысячи лет, – сказал Меф.
