Шагов через сто Меф остановился и, делая вид, что
зашнуровывает ботинок, скосил глаза на одну из крыш. Между трубами мелькнула и
скрылась серая тень. Интуиция подсказала Мефу, что это отнюдь не дух
заблудившегося трубочиста.
– Не оглядывайся: мне кажется, за нами следят! – сказал
Мефодий Дафне.
– А мне не кажется. За нами действительно следят, – кивнула
Даф.
– Так ты об этом знала? – удивился Буслаев.
Даф скатала снежок и с удовольствием куснула его, как
яблоко. Страж света может позволить себе не думать о такой пошлой прозе жизни,
как простуда.
– Ну я этого не исключала. Да только что толку знать то,
чего не можешь изменить? – сказала она.
– Не прятать же голову в песок!
– Это ты напрасно. Песочек – штучка теплая и приятная. Вот
только дышать через него неудобно… – с иронией заметила Даф, доставая флейту. –
Ну где там этот шпик?
– Труба крайнего дома.
– Того пятиэтажного, что по правую сторону? – уточнила Даф,
не оборачиваясь.
– Да.
Даф подняла флейту к губам. Маголодии Меф не услышал, но
снег вокруг них внезапно взлохматился, точно они оказались в центре бурана.
Когда же снег улегся, Меф увидел, что труба, за которой пряталась тень,
невредима, зато с дома напротив слизнуло разом все три трубы. Серая тень,
вполне невредимая, на миг показалась, нырнула куда-то и пропала.
– Нилб! Дафна, ты путаешь право и лево! – сказал Меф.
Даф обиделась.
– А ты путаешь пятиэтажные дома с шестиэтажными! Купи себе
счетные палочки!.. И вообще, мы стояли с тобой лицом в разные стороны! Можно же
было догадаться, что справа от меня – это слева от тебя? – огрызнулась она.
– Ладно, проехали! Будем надеяться: тот друг на крыше понял
намек, – сказал Меф.
– Убедился, что ты был неправ? Убедился? – напирала Даф,
которой, как светлому стражу, хотелось докопаться до истины.
– В философские диспуты после обеда не вступаю! – миролюбиво
сказал Буслаев.
Меф по опыту своему знал: чем пустячнее повод, тем
бесконечнее спор. Снисходительность – главное оружие мужчины в его беспощадной
и вечной борьбе с женщиной, которая по определению всегда права.
Они искали кота до вечера и, отчаявшись найти, по
предложению Мефа вновь засели в кафе.
– Так мы его никогда не найдем! – сказала Даф. Врожденное
чувство ответственности мешало ей расслабиться.
– Не факт! Может, как раз и найдем, – заметил Меф.
– Почему?
– Ну вообрази: он мечется по городу, и мы мечемся. Много
суеты и минимум шансов пересечься. Не умнее ли сидеть и ждать, пока он просто
свалится тебе на голову? Причем ждать в хорошем и вкусном месте? – заметил Меф.
Дафна не нашла что возразить и заказала себе приличный кусок
сливочного торта.
Глава 8
Ах ты, суккубочка!
«Стрелки разделяются на три класса: бывают между ними ахалы,
пукалы и шлепалы. Ахалы только ахают, когда вскакивает дичь; пукалы стреляют и
не попадают; шлепалы стреляют и попадают. Из пукалы может еще выйти шлепал; из
ахалы – никогда».
Л.И. Татаринов[11]
Меф постучал в дверь кабинета и, услышав не то чтобы
приглашение, но нечто вроде благожелательного рычания, вошел. Непривычно близко
придвинувшись к столу (обычно он предпочитал расстояние закинутых на стол ног),
Арей разглядывал в лупу нечто, лежащее перед ним. Чуть в стороне, у локтя, на
столе помещался его дарх, похожий на извилистую сосульку.
Затычка из красного дерева была выдернута, а сам дарх
открыт. Из дарха лились нежные мелодичные звуки, похожие на далекий печальный
колокольный звон. Зрачки Мефа расширились. В жизни мрака нет момента опаснее.
Увидеть дарх стража открытым – это словно попасть в клетку голодного льва.
Страж – даже настроенный дружелюбно – может зарубить вас только потому, что вы
вошли к нему в момент, когда он прячет в дарх очередной эйдос или, точно Скупой
Рыцарь, обозревает свои сокровища.
Понимающе покосившись на Мефа, Арей ухмыльнулся и вставил в
горловину дарха затычку. Дарх скользнул под расстегнутую рубашку и исчез в
темно-рыжей шерсти, покрывавшей грудь мечника. Меф немного успокоился.
– Принес? – спросил Арей.
Меф молча положил на стол две книги, прочитанные на этой
неделе. Это была «Теория нравственных пыток» под общ. ред. Гнуса Зануддинова» и
«Практическая философия зла». Кто был автором «Философии», Меф так и не уяснил,
но, вероятно, это его высушенный язык использовался в качестве закладки. Сами
стражи мрака писатели весьма посредственные, у них есть занятия и поинтереснее,
зато широко пользуются услугами литературных рабов, которых специально
отсаживают в отдельный чан, довольно комфортный. Во всяком случае, перепады
дневной и ночной температур там не больше ста градусов.
Не отнимая от глаза лупу, Арей посмотрел на Мефа и
подмигнул. Правый глаз шефа, увеличенный стеклом, жуткий, круглый, с
прожилками, разглядывал сотрудника мрака с любопытством.
– И что руна школяра? Приятная штука, а?
– Да уж, – процедил Меф.
За последний год он так выучился говорить это «да уж», что
однажды слышал, как Улита сказала Нате: «Во всей канцелярии только мы двое, я и
Буслаев, умеем так произнести самое обычное слово, что собеседника выворачивает
наизнанку, как старую перчатку».
– Никто никогда не говорил, что получать образование
приятно. Удовольствие приходит потом, да и то уезжает с первым троллейбусом,
когда ты понимаешь, что счастье все равно проживает по другому адресу, – сказал
Арей без иронии.
– Тогда зачем? – спросил Меф.
Мечник поморщился:
– Зачем? Забудь это слово. Зачем – самый бестолковый вопрос
в мироздании. Зачем светит солнце, зачем губы встречаются в поцелуе, зачем люди
убивают друг друга… А шут его знает зачем! Лучше пойми, как это работает, и
пользуйся.
Перед Ареем на пергаменте лежали две песчинки. Одна яркая,
излучавшая голубоватый пронзительный свет, и другая – блеклая, расплющенная,
похожая больше на рыбью чешую. Она тоже светилась, но едва-едва, умирающим,
едва заметным светом.
