– И кто это говорит? Женщина, которая пожелала куриную
ручку! – возмутился Эдя. – Кстати, твой Мефодий когда звонил в последний раз?
– Почему только мой? Он общий. Вчера.
– И как дела у нашего общего?
– Да разве он скажет? У него два ответа – «Норма» и
«Отстань!», – сказала Зозо с досадой.
– Что, только два? Чего так плохо?
– В остальных случаях он использует фразу: «Ну чего еще?» И
это мне, родной матери, которая ночей не спала… – начала Зозо убитым голосом и
вдруг замолкла на середине фразы. Крайнее уныние не помешало ей углядеть в
чайной чашке волос.
– Ну-ка, ну-ка! Это не мой. Для моего он слишком короткий. И
не твой, – сказала она, выуживая волос ногтями.
– Откуда ты знаешь, что не мой? – удивился Эдя.
– У тебя они толстые, как проволока. Опять, что ли, девицу
какую-то приводил?
– Ага. И стриг ее над твоей чашкой. Я всегда так делаю, –
согласился Эдя. Иногда согласиться – самый простой способ прервать спор.
Зозо исторгла вздох:
– Хаврон, ты невыносим! Конечно, ты мой брат, но просто для
сведения: я никогда не согласилась бы выйти за такого, как ты, замуж!
Эдя самодовольно похлопал себя по животу. Живот откликнулся
сытым урчанием.
– Ну это вряд ли! Такой, как я, никогда не сделал бы тебе
предложения… Мне другое непонятно: почему твой Мефодий упорно не соглашается
носить с собой мобильник? А? И звонит всегда сам? С автоматов каких-то.
– Откуда ты знаешь, что с автоматов? – удивилась Зозо.
Эдя злодейски ухмыльнулся.
– Я все знаю! «Это же элементарно, Ватсон! Яд вам в чай
подсыпали мы с миссис Хадсон!» – сказал Холмс, склоняясь над трупом лучшего
друга».
– Прекрати! Меф что, вообще не оставлял тебе никакого
номера?
– Ну почему вообще? Один раз, когда я надавил на него, как
новая соковыжималка на старый апельсин, он оставил какой-то городской.
Канцелярия там, что ли, какая-то…
– Может, боится, что не сможет платить за сотовый и не хочет
нас обременять? – предположила Зозо.
Эдя недоверчиво скривился.
– Кто не сможет платить? Меф? Осенью он расплачивался при
мне в киоске. У него в кармане денег прорва. И все скомканное такое. Смотреть
противно – отнять хочется.
Зозо пролепетала что-то про повышенную стипендию, которую
Мефу платят в гимназии как лучшему ученику. Хаврон захохотал и заявил, что если
так, он немедленно бросает работу, отправляется в школу и становится там лучшим
учеником.
– Что, очень много денег? – спросила Зозо робко.
Эдя задумался.
– Ну как тебе сказать… Не так чтобы безумно много, но
больше, чем у меня в тот момент, точно. А когда у парня четырнадцати лет
слишком много денег, это наводит на всякие мысли, – сказал Эдя, воздевая палец
так веско, будто там, на потолке, болталась в петле абсолютная истина.
Зозо встревожилась. Практической интуиции брата она
доверяла.
– На какие такие мысли?
– Первым делом, что неплохо было бы поделиться с дядей. Он
должен мне за чуткое мужское руководство и моральную опеку.
Зозо царапнула брата неласковым взглядом.
– Таких дядь у всякого винного магазина можно бульдозером
сгребать. У Мефодия и мать есть, между прочим!
– То-то и оно, что между прочим… – парировал Хаврон.
Он поскреб шею и ощутил неудержимое желание сказать сестре
какую-нибудь гадость. Желание это посещало его тем чаще, чем хуже шли дела у
самого Эди.
– А еще у Мефодия твоего девушка есть, а тебе плевать! –
сказал он ябедническим тоном.
– Какая еще девушка? – встревожилась Зозо.
Мамы мальчиков почему-то всегда трясутся о своих тонконогих
адамчиках куда больше, чем мамы девушек о своих подрастающих евочках. Им
мерещится, что всякая готова загрести ее никому не нужное сокровище и спрятать
его в мешок. Конечно, девушкам это кажется смешным, но потом они сами
становятся матерями и ситуация повторяется.
– Ну эта… как ее… Дашка, что у нас когда-то жила!
Зозо немного успокоилась.
– Ну, Даша это еще ничего. Она неплохая девушка и
положительно на него влияет.
Эдя передернулся. У него у самого морали было немного, что
совсем не мешало ее блюсти.
– В четырнадцать-то лет! Ходят такие два шпендика: она с
дудочкой, он – с мечом деревянным. Дункан Мак Даун, блин! Бродят, за лапки
держатся, только народ дразнят. И днем, и ночью. Помяни мое слово, отпинают их
когда-нибудь за милую душу, спасибо если не убьют.
– Эдя, перестань! Мефодий – очень осторожный. И потом их в
школе так поздно не отпускают! – торопливо возразила Зозо.
Она не хотела об этом думать. Ее собственная жизнь и так
была похожа на ребус, а тут еще выросший, чересчур самостоятельный сын. Может,
у Мефодия наследственность такая? Его папа Игорь в девятом классе уже имел
дочь, которую она, Зозо, к слову сказать, никогда не видела.
– Не отпускают, ясный перец! Наручниками к батарее
приковывают и ставят колыбельную. А этот, как его, Глумович, подвывает в
коридоре, чтобы всем было грустно и печально… – издевательски сказал Хаврон.
– Слушай, отвали! – огрызнулась Зозо.
Ей вдруг пришло в голову, что это Эдя со своими словечками
виноват в том, что она до сих пор никого не нашла. Ее брат взглянул на часы.
– Именно это я и собирался сделать. Отвалить! Привет
женихам, если таковые откопаются! – сказал он.
Захлопнувшаяся дверь ударила как пощечина. По подъезду вечно
скитался буйный сквозняк, превращавший любую скромную попытку закрыть двери в
демонстрацию чувств.
– Кошмарная личность мой брат! Надо было в детстве почаще
надавливать ему пальцем на родничок, – сказала Зозо со вздохом.
Последние годы эта запоздалая мысль все чаще приходила ей в
голову. К сожалению, опаздывать – общее свойство всех удачных мыслей.
* * *
