Пока Меф с тоской забивал голову тяготящими его знаниями,
внизу, в приемной, кипела жизнь. К Мефу заглянул Чимоданов, деловитый, как
навозный жук. Он долго смотрел на Буслаева, стоя в дверях, затем спросил:
– Меф, а Меф, ты никогда не задумывался: какие у крысы шансы
спастись с тонущего корабля?
– Не-а.
– А я сам не знаю почему, но иногда прикидываю. Вплавь?
Бесполезно. Залезть в шлюпку? Заметят и вышвырнут.
– И что ты в результате придумал?
– Прыгнуть в бочку с овсянкой и хорошо загерметизироваться.
Как тебе такая мысль? Вроде как отсидеться в бункере, а?
– В бочке не отсидишься. Жрачка закончится, и кирдык… Крысы
должны вычерпывать из трюма воду вместе с матросами. Это единственный выход, –
не отрываясь от книги, сказал Меф. Он умел быстро просчитывать варианты.
Чимоданов так не считал, однако тема себя уже явно
исчерпала.
– А… Ну разве только так! – протянул он и снова мучительно
задумался о чем-то. Как оказалось, уже не о крысах.
– Кстати, знаешь, как сделать военное мыло? – спросил
Петруччо пять минут спустя.
– Ну и как?
– Надо утопить дохлого ежика в каустике! – произнес
Чимоданов с видом человека, доверяющего сокровенную тайну.
– А что такое каустик?
– Вот это я и собираюсь выяснить, – сказал Чимоданов и ушел.
Меф проводил Чимоданова рассеянным взглядом. Чимоданов как
личность въедливая и склонная к бюрократии хорошо прижился в резиденции мрака.
Даже Тухломон его по-своему уважал. Петруччо вполне способен был выдать нечто в
духе:
– Это что такое?
– Лопата.
– Сам вижу, что лопата! А где инструкция по эксплуатации?
Следом за Чимодановым удалился неразлучный с ним Зудука. Вид
у Зудуки был такой смиренный, что после его ухода Меф не слишком удивился,
обнаружив, что он ухитрился поджечь обои и нацарапал после имени Мефодия три из
четырех букв известного слова. Четвертая буква пока отсутствовала, но Меф знал,
что Зудука обязательно вернется, чтобы ее дописать. Он не любил незавершенных
дел.
«Приличные люди на заборах не читают – приличные люди на
заборах пишут». Чимоданов был ходячей иллюстрацией этого тезиса.
Для того чтобы сделать возвращение Зудуки запоминающимся,
Меф усилием мысли перенес из ближайшего гипермаркета крысоловку. Последнее
время телепортации удавались ему все лучше. Не считая, правда, случая, когда,
выполняя просьбу Чимоданова раздобыть где-нибудь соломинку, чтобы поковырять в
ухе, Меф случайно перенес в резиденцию столб с болтавшимися проводами. Меф не
виноват, что, представляя поле, он невольно представил и дачный поселок Мухино,
где они с Зозо как-то провели лето с одним из очередных «папов», а раз
представил поселок, то представил и ведущую к нему линию электропередачи.
Наконец с сегодняшней нормой занятий было покончено. Руна
выпотрошенного школяра на переплете временно погасла. Меф встал и без особого
желания подошел к турнику (гордость дикаря! собственноручно вбитая в стену
длинная труба). Подтянулся вначале пятнадцать, затем двенадцать, и три раза по
восемь раз. Закончив подтягиваться, он простоял требуемое количество времени на
кулаках и удовлетворенно поставил себе в тетради плюс.
Он хотел уже закрыть тетрадь, когда у него внезапно
появилось желание сделать одну запись. Вспомнив, что сегодня 30 января, Меф
быстро записал в тетради: «30 я». Это могло означать как «тридцать я» (хм,
офигительно тяжелая форма шизы!), так и «тридцатое января». Правда, в данном
случае смысл был очевиден.
Кстати, если уж начались всяческие отступления, дневник
ведет не один Меф. Свой дневник есть и у Дафны. Это записная книжка, которая
при необходимости извлекается из кармана рюкзачка, где в остальное время
находится постоянно. Тухломону и иже с ним в записную книжку лучше не
заглядывать. Один суккуб, наглый и любопытный, как все суккубы, все же сунулся
и теперь, говорят, уже на пути к выздоровлению. К концу года вновь научится
говорить, а еще через год – читать, при условии, что по картинкам можно будет
догадываться, где слон, а где собачка.
Дневник Даф состоит в основном из существительных. Это
насущные и часто скучные дела, которые нужно сделать, список предстоящих
покупок и так далее. Когда дела сделаны, они без сожаления вычеркиваются из
списка. А вот и сама запись, сделанная currente calamo.[1] Как исключение, в
ней довольно много глаголов.
Ради интереса сравним записи в тетрадях Мефа и Дафны. Причем
любопытнее будет взять какой-нибудь один, пусть даже осенний день.
Дневник Даф
«5 окт.
Зубная паста. Шампунь. Ради прикола самоучитель игры на
поперечной флейте (зачеркнуто).
Комб. для Дпрс. (нарисован котик и виселица. Видимо, кот
окончательно утомил Даф своей привычкой сдирать комбинезоны).
Старая школа М.
Совсем запуталась. Любовь – это волны: нахлынула –
отхлынула. Но даже когда волн нет и море спокойно, близкое присутствие океана
ощущается. И вообще, недавно Улита хорошо сказала, что любовь начинается не с
размышлений, подходит тебе человек или нет, а с чужих грязных брюк, которые ты
начинаешь зачем-то стирать в своей новенькой машинке.
Est mollis flamma medullas intere, et tacitum vivit sub
pectore vulnus.[2]
З.Ы. Я в панике. За осень я выросла на 2 см. Раньше мне для
этого потребовалось бы (зачеркнуто много раз)…»
А вот дневник Мефа – тетрадь большого формата с пружинным
переплетом. Меф ценит только такие тетради. Все остальное, по его мнению, –
издевательство.
«5 окт.
Вчера у меня выдалось свободное утро, и я решил заглянуть в
свою бывшую школу. Со мной были Даф и Депресняк. Депресняк хорошо поел,
подрался, мимоходом женился и был в хорошем настроении, как кот, получивший все
возможные удовольствия. Его хорошее настроение выражалось в том, что он свисал
с плеча у Даф и дрых без задних лап.
