Отлично, скажешь ты, но как лак «Кобра» поможет нам поймать убийцу? Никита, у меня есть друзья среди антикваров. Я позвонил нескольким знакомым. Они говорят, на рынке сегодня представлены три типа ассегаев. На те, которые продают на блошином рынке на Гринмаркет-сквер, не стоит обращать внимание. Они поступают с севера, а некоторые привозят даже из Малави и Замбии — низкое качество, короткие, узкие лезвия, металлические древки и много резьбы в стиле африканского барокко. В общем, копии ритуальных ассегаев различных африканских племен. Их делают для туристов.
Ассегай второго типа — так называемые старинные или исторические копья — либо короткое колющее орудие, либо длинное метательное копье. У тех и других лезвие подходит к нашим ранам, но есть одна существенная разница: лезвие ассегая «под старину» черное-пречерное от бычьей, овечьей или козлиной крови, поскольку зулусы такими ассегаями закалывали скот. И частицы пепла в таком случае обнаружились бы под микроскопом в гораздо большем количестве. Представляешь, Никита, старые ассегаи продают по пять-шесть тысяч за штуку! Вплоть до десяти тысяч, если можно доказать старинный возраст.
Но ни в одной ране частиц крови животных нет, что означает: твой ассегай либо старинный, но отлично вычищенный, либо относится к третьему типу: точно такой формы и способа производства, как и старинные, но изготовлен недавно. За последнее говорит и ржавчина. Я попросил поискать в ране следы окисления, но их практически не было. Ни ржавчины, ни признаков древности. Твой ассегай изготовили в последние три-четыре года, скорее всего — года полтора назад.
Да, и вот еще что: подозреваю, что после убийства ассегай не слишком тщательно чистили. Мы обнаружили в ране Лоуренс следы крови и частицы ДНК первых двух жертв. Это значит, их убили одним и тем же оружием и, вероятнее всего, их убил один и тот же человек.
Гриссел кивнул. Значит, версия о том, что Ботма причастна к убийству Лоуренс, отпадает.
— Дело в том, Никита, — продолжал Пейджел, — что в наши дни осталось немного мастеров, которые изготавливают ассегаи. Спрос на них мал. Ремесло выживает в сельских районах Восточной Капской провинции, где еще живы древние традиции и где до сих пор режут скот по-старому. Там до сих пор натирают древки бычьим салом и покупают лак «Кобра» для полировки дерева. Судя по входному отверстию, это короткий ассегай, изготовленный мастером откуда-нибудь с равнин Макатини в прошлом году. Естественно, возникает вопрос, как ассегай попал в наши края, как он оказался в руках у мужчины, который нашел в себе смелость наказать мерзавцев, поднявших руку на детей. Довольно странный выбор оружия.
— Профессор, вы сказали «у мужчины»?
— Я так считаю. Все дело в глубине раны. Вонзить ассегай в грудную кость не так тяжело, но пронзить все тело, сломав при этом ребро, и нанести удар такой силы, что лезвие выходит с обратной стороны… На такое требуется недюжинная сила, Никита. Или ярость, адреналин. Но, если убийца женщина, она должна быть настоящей амазонкой.
— Профессор, он действовал очень грамотно. Все происходит тихо. Ассегай бьет без промаха. И потом, его невозможно отследить, как огнестрельное оружие.
— Но даже ассегай — вещь немаленькая, Никита. Метра полтора, а может, и длиннее.
Гриссел кивнул.
— Возникает вопрос: почему именно ассегай? Почему не большой охотничий нож или штык? Если хочешь заколоть врага, есть масса способов…
— Разве что ты хочешь, чтобы о твоем преступлении заговорили.
— Я тоже об этом думаю, но зачем ему огласка? Что он собирается этим сказать? Что он зулус и любит детей?
— А может, он хочет, чтобы полиция решила, будто он зулус, а на самом деле он бур из Бракенфелла.
— В общем, он добивается того, чтобы его поступки получили большую огласку.
— Ты не можешь отрицать, Никита, побуждения у него здравые. Когда я только услышал о нем, то подумал: ну и пусть себе действует в том же духе.
— Нет, я не могу с вами согласиться.
— Перестань. Ведь не станешь же ты отрицать, что он оказывает нам большую услугу.
— Услугу, профессор? В чем?
— Как я ни верю в систему правосудия, даже я вижу ее несовершенство, Никита. А он заполняет одну интересную брешь. Или несколько брешей. Тебе не кажется, что теперь какому-нибудь негодяю придется дважды подумать, прежде чем он поднимет руку на ребенка?
— Профессор, те, кто измывается над детьми, — худшие подонки общества. И всякий раз, как я арестовывал такого, у меня руки чесались распороть мерзавцу брюхо тупым ножом. Но не в этом дело. Дело в том, что… где провести черту? Ты убиваешь всех, кого нельзя исправить? А как же психопаты? Наркоманы, которые крадут мобильные телефоны? Владелец круглосуточного магазина, который хватается за свой «магнум» 44-го калибра, потому что какой-то клептоман крадет с витрины банку сардин? Он тоже оказывает нам услугу? Черт побери, профессор, ведь даже психиатры не сходятся во мнениях, кто из преступников вменяемый, а кто нет; в суде у каждого из них своя точка зрения. А теперь мы приветствуем самосуд? Что будет, если каждый, кто чем-то недоволен, возьмется за ассегай? Да и весь шум насчет смертного приговора… Вдруг все захотели его вернуть. Только между нами: я не против смертного приговора по определению. Я арестовывал сволочей, которые вполне заслуживали смерти. Но с одним я не могу спорить: смертный приговор никогда не являлся для преступников преградой. Раньше, когда их вешали или сажали на электрический стул, они убивали не меньше. Поэтому я не вижу в действиях нашего мстителя никакого достоинства.
— Мощный довод.
— Слушайте, если мы допустим суд Линча, в стране наступит хаос. Самосуд — первый шаг к хаосу.
— Бенни, да ты трезвый!
— Что?
— Понял, что в тебе изменилось. Ты трезвый! Долго держишься?
— Несколько дней, профессор.
— Господи помилуй, Никита, я как будто услышал голос из прошлого.
26
Как только он добрался до машины, позвонил Джейми Кейтер — отрапортовал, что закончил опрос свидетелей. Без всякой задней мысли Гриссел сказал:
— Встретимся в баре «У пожарного».
Он ехал по Альберт-стрит по направлению к центру города и размышлял об ассегаях, убийствах и заслугах неизвестного мстителя.
«Мощный довод», — сказал профессор, но откуда он взялся? В разговоре с Пейджелом Гриссел неожиданно высказал давно тревожившие его мысли. Впервые высказал их вслух, сам того не желая. И какая-то часть его мозга изумленно прислушивалась к собственным доводам и удивлялась: «Ну надо же!»
С каких пор Бенни Гриссел стал великим философом криминалистом?
С тех пор, как бросил пить. Вот с каких.
Как будто кто-то навел его глаза на резкость, и он более отчетливо увидел прошедшие пять-шесть лет. Возможно ли, что он так долго вообще ни о чем не думал? Ничего не анализировал? Неужели он выполнял свою работу механически, по привычке, следуя правилам и букве закона? Место преступления, материалы уголовного дела, наружное наблюдение, сбор информации, передача в суд, свидетельские показания — все, готово. Спиртное затуманивало мир золотой дымкой; оно было буфером, отгораживающим его от мыслей.
