После они лежали в той же позе; не выходя из нее, он прижимался к ней всем телом. Он чувствовал полное опустошение. Первые слова, которые она произнесла вслух, были:
— Тебе тоже плохо.
Он долго думал, прежде чем ответить. Интересно, как она догадалась? Как она заметила? Или почувствовала. Почему пришла к нему? У нее была потребность? Или она решила сделать ему подарок? Утешить?
Неожиданно для себя самого он все ей рассказал. Об Анне. О детях. О своем пьянстве. Бессвязно, перескакивая с одного на другое, он поведал ей все, что приходило ему в голову; рассказывая, он крепко обнимал ее, лаская ладонью ее полную грудь. Она повернула к нему голову; ее светлые волосы щекотали ему лицо.
Гриссел рассказал ей, каким он был в прежние времена, еще до того, как спился. Он был оптимистом, экстравертом. Всегда шутил, знал сотни анекдотов. Именно он умел рассмешить всех в самый подходящий момент. Например, на летучке, когда начальство устраивало разнос и все сидели злые, напряженные, еле сдерживаясь, он мог подметить смешную сторону вопроса и разрядить обстановку единственной фразой, после которой все буквально валялись от хохота. Именно его первого приглашали на пикники, когда устраивали барбекю. Два или три раза в месяц он участвовал в импровизированных пикниках, которые устраивал отдел убийств и ограблений. По пятницам в три часа, чтобы снять никогда не уменьшающееся напряжение, на Блауберге или Силвермайне, а то и прямо на работе в Южном Бельвиле. Пиво, мясо, хлеб, смех, болтовня, выпивка. Он везде и во всем был первым, потому что он был сержант Бенни Гриссел, сыщик от Бога и неформальный лидер. Он умел посмеяться над работой, бюрократией и политикой «позитивных действий», но необидно. Благодаря ему у всех появлялись силы снова смотреть жизни в лицо.
Сейчас его коллеги тоже устраивают пикники. Только его больше не зовут. Кому охота возиться с алкашом, который постоянно спотыкается и не может связать двух слов. С ослом, который вечно задирается, устраивает скандалы — а после пикника его еще приходится доставлять домой, жене, которая нехотя открывает дверь. Потому что не хочет видеть пьяницу мужа, не хочет испытывать унижение.
Гриссел поведал Кристине, что не пьет уже одиннадцать дней и оказалось, что он совсем не знает человека, который вынырнул по эту сторону выпивки.
Вокруг него все изменилось. Дети, жена, сослуживцы — господи, он просто старик, ветеран по сравнению с молодежью, пришедшей в переименованную Южно-Африканскую полицейскую службу.
Но главное — он верил, что он действительно изменился. Он не знал точно насколько. И надолго ли его хватит. Сорокалетний чудак с темным пятном в биографии.
Он рассказывал долго; однажды она перебила его:
— Почему ты хочешь вернуть жену?
Гриссел ответил не сразу. Потом сказал: главное, раньше с ней он был счастлив. Они оба были счастливы. С Анной он начинал жить. У них ничего не было, только они сами. Они вместе устраивали дом, вместе страдали, Вместе смеялись. Вместе дивились чуду рождения Карлы и Фрица. Вместе отмечали его повышения. У них общая история, а такие вещи даром не проходят. Они были не только любовниками, но и друзьями. Ему хочется все это вернуть. Прочные отношения, любовь, дружбу, доверие. Потому что их отношения составляли большую часть того, кем он был, кем стал, — благодаря им он стал тем, кем стал.
И он хотел снова стать таким.
Если он не сумеет вернуть Анну, он потеряет все. Вот в чем дело.
Кристина заметила:
— Человек никогда не может стать таким же, как раньше.
Он не успел ответить, потому что она тут же спросила:
— Ты все еще любишь ее?
Несмотря на то что все последние дни Гриссел только об этом и думал, он не смог ответить. Ему хотелось поговорить на тему «что такое любовь вообще», но он лежал тихо. Внезапно он почувствовал, что сам себе надоел, поэтому он спросил:
— А как же ты?
— Что — я?
— Зачем тебе было нужно… становиться проституткой?
— Девушкой по вызову, — поправила она, но чуточку насмешливо.
Она шевельнула бедрами и отстранилась. На короткий миг он испытал горечь утраты. Она перевернулась лицом к нему, и он положил руку ей на грудь.
— Ты задал бы мне такой же вопрос, если бы я продавала цветы? — В голосе Кристины не было враждебности. Она говорила ровно, спокойно. Не дожидаясь ответа, продолжала: — Это просто работа.
Гриссел набрал в грудь воздуха, собираясь ответить, но Кристина жестом остановила его:
— Все думают: какой ужас! Какая грязь! Какой стыд! Вредное, опасное ремесло. Но твоя работа тоже вредная. Ты только что сам сказал. Но быть полицейским не зазорно. Зато шлюхой…
Гриссел подумал: не будь она девушкой по вызову, Соня была бы сейчас дома. Но он понимал, что никогда не произнесет этого вслух.
— Когда я начинала, то сама удивлялась, почему я не такая, как все. Все клиенты спрашивали меня об одном и том же: «Почему ты стала девушкой по вызову?» От таких вопросов невольно кажется, будто с тобой что-то не так. А потом я задумалась: а почему, собственно, не так? Может, как раз со мной-то все так, как надо. Может, я просто более дальновидна, чем другие? Что такое секс? Неужели это плохо? Почему к моей работе так пренебрежительно относятся?
Она встала и отошла от дивана; он пожалел, что спросил. Он не хотел ее обижать. Брякнул не подумав. Он собрался извиниться, но она уже исчезла в своей спальне. Он опустил глаза, увидел расстегнутую ширинку и поспешно застегнул «молнию».
Она вернулась. Он увидел ее силуэт, и тут же она оказалась рядом, только на сей раз присела у него в ногах.
— Хочешь сигарету?
— Если можно.
Она сунула в рот две сигареты и щелкнула зажигалкой. В свете огонька он видел ее грудь, лицо и голые плечи.
Одну сигарету она протянула ему. Он глубоко затянулся.
— Я всегда была не такая, как все. — Кристина выпустила струю дыма, которая образовала призрачное пятно на противоположной стене. — Это трудно объяснить. Когда ты еще ребенок, ты ничего не понимаешь. Думаешь, с тобой что-то не так. Мои родители… Я из хорошей семьи. Отец был военным, а мать почти всегда была домохозяйкой; денег нам хватало. Они жили в своем маленьком мирке. Были довольны такой жизнью. Но разве может этого хватить? Разве может быть достаточно? Ты ходишь в школу, потом находишь себе мужа или жену, воспитываешь детей, выходишь на пенсию, поселяешься в домике у моря, а потом умираешь. Ты никогда никого не обижаешь, делаешь все правильно, как надо. Так говорил отец: «Дитя мое, делай все как надо». Кому надо? Соседям? Кто они такие, чтобы решать, что правильно, а что — нет? Ты платишь деньги за парковку, никогда не превышаешь скорость, не шумишь после десяти вечера. И выполняешь свой долг. Вот еще одна из любимых фразочек моего папаши: «Дитя мое, люди обязаны выполнять свой долг». Долг перед семьей, перед городом, перед страной. Чего ради? Что ты получаешь за то, что выполняешь свой долг? Мой отец выполнял свой долг перед армией — и умер, не достигнув пенсионного возраста. Мать выполняла свой долг перед нами, но она ни разу не была ни в Кейптауне, ни в Европе, вообще нигде. Если постоянно выполнять свой долг, никаких денег не хватит. Ни на одежду, ни на машину, ни на мебель, ни на отпуск. Но им так было привычно, потому что выделяться нехорошо — это тоже неправильно, неприлично.
