— Все правильно, кончита.
Она заставила себя расслабиться. Заставила себя прижаться к нему бедрами.
— Да, — сказала она.
— Мы будем счастливы.
В ответ она поцеловала его в губы — очень искусно — и сразу почувствовала, что он возбудился. Она положила руку ему на ширинку и провела сверху вниз. Руки Карлоса гладили ее по спине. Он медленно, сантиметр за сантиметром, задирал на ней платье до пояса, а потом просунул пальцы под резинку трусиков. Дыхание его участилось.
Она провела губами по его щеке, вниз, по шее, по крестику, висящему в кустике волос на груди. Ее язык оставлял за собой влажный след. Потом она высвободилась, опустилась на колени, деловито расстегнула «молнию» на его брюках. Одной рукой она стащила с него трусы, а другой вытащила наружу его мужское достоинство.
— Кончита! — прерывающимся голосом прошептал он.
Никогда прежде она не делала этого без презерватива.
— Мы будем счастливы, — сказала она и взяла его член в рот.
Тобела Мпайипели и его белый пассажир, сидящий на заднем сиденье, словно плантатор из колониального прошлого, проехали Мвангалу и Диамалу, где на пышных зеленых пастбищах пасся тучный скот. Затем они повернули направо, на трассу Р-63. В Форт-Хэар было тихо: сезон летних отпусков. Через пять минут они были в оживленной Алисе. На улицах полно народу: торговцы фруктами на обочинах, женщины с корзинами на голове и детишками на спине — они шагали степенно и неспешно по обочине дороги и по улицам города. На углу вокруг игрального стола сидели четверо мужчин. Интересно, подумал Тобела, видит ли все это полицейский. Слышит ли он, как женщины громко переговариваются через всю улицу. Здесь земля коса. Владения его народа.
В тридцати километрах отсюда, не доезжая Форт-Бофорта, он свернул на юг. Несколько раз слева мелькала Ката-Ривер; извиваясь между холмами, грязноватая лента убегала вдаль. Когда-то он собирался приехать сюда вместе с Пакамиле: только они вдвоем, с рюкзаками, в туристских ботинках, с двухместной палаткой. Ему так хотелось показать мальчику места, где он родился и вырос!
Тобела отлично знал каждый изгиб реки. Он помнил глубокие заводи у Нкантоси, где можно нырнуть с утеса, открыть глаза в зеленовато-коричневой воде и увидеть, как сквозь темноту сверху пробиваются солнечные лучи. Маленький песчаный пляж за Комкулу — там он тридцать лет назад открыл в себе воина. Один молодой пастух, Мтетва, травил его; тогда Тобела в первый раз понял, что должен одолеть несправедливость. В первый раз!
А еще дальше, отсюда не видно, — его любимое место. В четырех километрах от впадения в Большую Рыбную реку Ката-Ривер делает крутой изгиб, как будто хочет в последний раз насладиться свободой, прежде чем утратит свою самобытность… Изгиб настолько крут, что мыс, который огибает река, кажется чуть ли не островом. То место находится километрах в десяти от поселка, где он жил, но он прибегал на свое любимое место за час — по тайным тропкам, через холмы и долины. И долго сидел в камышах, любуясь пестрыми ткачиками-самцами, которые заманивали самочек в подвесные гнезда. Слушал ветер. Наблюдал за толстой игуаной, которая грелась на солнышке на гладком черном утесе.
В конце дня из зарослей выходили антилопы, похожие на привидения, и окунали голову в воду. Сначала грациозные самки — их красноватые шкурки тускло поблескивали в лучах солнца. Позже выходили попарно самцы, которые в сумерках казались темно-коричневыми; приземистые, коротконогие самцы с острыми как иглы рогами. Когда животные пили, рога ритмично окунались в воду, а потом поднимались, окунались и поднимались…
Интересно, есть ли еще там антилопы. Смогли бы они с сыном увидеть потомков тех животных, которых он, затаив дыхание, поджидал в детстве? Ходят ли они еще по тем же тропам в камышах?
Найти бы их… Сойти с дороги, скинуть туфли и скрыться в зарослях терновника… Отыскать бы те же самые тропинки; найти тот ритм, когда тебе кажется, будто ты можешь бежать вечно, пока впереди на горизонте есть гора, на которую ты должен взобраться…
Убедившись, что Карлос сидит перед телевизором с бокалом и бутылкой красного вина, она вынула из сумочки шприц с кровью и сунула его в кухонный шкафчик, подальше, между кастрюлями и сковородками — сверкающими, новенькими, нетронутыми.
Она нашла место, куда можно пока положить игрушечную собачку, а потом вынула ее из-под пакетов с овощами.
Руки у нее дрожали; она может не услышать, как Карлос приближается, пока он не подойдет вплотную.
Они молча ехали два часа. За Грэмстауном, в сумерках раннего вечера, Тобела спросил:
— Ты когда-нибудь слышал о Нкселе?
Язык его звонко щелкнул, когда он произносил знакомое имя.
Ответа он не ждал. Если бы даже белый и ответил, Тобела заранее знал ответ. Белые не знают этой истории.
— Нкселе… Говорят, он был высоким. Два метра ростом. И умел говорить. Однажды он сумел освободиться, хотя его собирались сжечь на костре. А потом он стал вождем, хотя в его жилах не текла королевская кровь.
Тобеле было все равно, слушает его белый или нет. Он не сводил взгляда с дороги. Ему хотелось стряхнуть с себя усталость, и знакомый пейзаж словно придавал ему сил. Хотелось как-то ослабить напряжение.
— В те времена, почти двести лет назад, это был исключительный случай. Тогда все племена боролись друг с другом — и с англичанами. И вот вышел Нкселе и сказал: хватит преклоняться перед белым Богом. Народ должен слушать голос Мдалидипу, бога коса, который сказал: нельзя пресмыкаться перед Ним в пыли. Ты должен жить. Ты должен танцевать. Ты должен поднять голову и брать от жизни все, что можешь. Ты должен спать с женой, чтобы нас становилось все больше. Тогда мы заполним землю и выгоним белых. Так мы вернем себе нашу землю.
Можно сказать, Нкселе был отцом первой Борьбы. Потом он собрал десять тысяч воинов. Гриссел, ты видел места, по которым мы проезжали сегодня? Видел? Можешь представить, как выглядят десять тысяч воинов, которые спускались с тех гор! Они раскрасили себя охрой в красный цвет. У каждого в руке было шесть или семь длинных метательных копий и щит. Они неслись, как ветер. Нкселе велел им молчать — не петь и не кричать. Они хотели застать англичан здесь, у Грэмстауна, врасплох. Десять тысяч воинов двигались в ногу, и единственным звуком был шелест их шагов. По долинам они шли, пересекали реки и холмы, как длинная красная змея. Представь, что ты — англичанин в Грэмстауне. Ты просыпаешься однажды апрельским утром и смотришь вверх, на горы. В первый миг все выглядит так же, как и всегда, а в следующий миг на вершине словно ниоткуда появляется целая армия, и ты видишь отблески семидесяти тысяч копий, но никаких звуков не слышно. То идет сама смерть.
Нкселе отдавал приказы. Он велел каждому воину сломать по одному длинному копью об колено. Он обещал, что Мдалидипу превратит пули англичан в воду. Он приказал воинам подойти поближе и разом метнуть длинные копья, не давая англичанам перезарядить ружья. В прежние времена воины умели метко бросать копья. С шестидесяти метров они попадали англичанину в сердце. Когда будет брошено последнее длинное копье, у каждого останется еще копье со сломанным древком. Нкселе понимал: нельзя метнуть длинное копье, если видишь глаза врага. На близком расстоянии подойдет такое оружие, которым можно колоть.
