— Не могу пожаловаться на самочувствие… Итак, чем могу вам помочь?
— Не спешите, мы вернемся к этому вопросу чуть позже. Скажите лучше, что нового у нашего друга Фергюсона?
— Когда я получил премию, он позвонил, чтобы меня поздравить. Но мы говорили очень мало. Кажется, он вернулся в университет.
— Вот как? А у меня почему-то не сложилось о нем впечатления как о человеке, склонном к научным занятиям. Впрочем, не исключено, что университет привлекает Фергюсона чем-то иным, совсем иным.
— Что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного. Придет время, сами все поймете… Скажите, Кауэрт, вам не кажется, что здесь очень холодно? — Салливан поежился.
— Нет, здесь даже жарко, — ответил журналист, вытирая капли пота.
— Вот это да! — снова хрипло расхохотался заключенный. — Я уже не понимаю, холодно или жарко. Что сейчас — день или ночь? Я уже их не различаю, совсем как новорожденный младенец. Наверное, таково неумолимое приближение смерти — время начинает стремительно течь вспять.
Салливан подошел к маленькой раковине в углу камеры, открыл кран и стал пригоршнями пить воду.
— А еще постоянно мучит жажда, — пожаловался он, — как будто жар адского пламени уже иссушил изнутри мое тело.
Кауэрт промолчал.
— Наверное, адское пламя похоже на две с половиной тысячи вольт, которые пропустят через меня на электрическом стуле.
— Вы будете подавать прошение о помиловании? — вздрогнув, спросил Кауэрт.
— А как вы думаете? — поморщился Салливан.
— Не знаю.
— Поймите, Кауэрт, именно сейчас я чувствую себя живее всех живых.
— Зачем вы меня позвали?
— Чтобы продиктовать вам свою волю, чтобы вы записали для потомства мои последние слова. Согласны?
— Как скажете.
— Помните, я говорил вам, что у меня очень длинные руки? — внезапно спросил Салливан, приблизился к решетке камеры и зашевелил в воздухе растопыренными пальцами. — Помните, я говорил вам, что этим решеткам и клеткам меня не остановить? Помните, я говорил вам, что не боюсь смерти, а жду ее? Помните, я говорил, что в аду меня ждут с распростертыми объятиями? Вот вы и поможете мне туда попасть.
— Каким образом?
— Вы должны кое-что сделать.
— А если я откажусь?
— Не откажетесь. Как же вы сможете отказаться после всей каши, которую здесь заварили! Правда?
Кауэрт неохотно кивнул, пытаясь представить себе, на что дает согласие.
— Итак, мистер репортер, прошу вас отправиться по моему поручению в одно место с весьма любопытной миссией. Вы подойдете к маленькому дому и постучитесь в дверь. Если вам никто не ответит, вы все равно войдете в этот дом. Если дверь будет заперта, вы попадете в него каким-либо иным образом. Мне все равно как. Оказавшись внутри дома, как следует осмотритесь по сторонам и хорошенько запомните все, что там увидите. Потом вы возьмете у тех, кто будет в доме, интервью! — потребовал Салливан, сделав акцент на слове «интервью». — Потом вы вернетесь сюда и доложите мне обо всем, что увидели, а я расскажу вам за это такое, отчего вы разинете рот. Я расскажу вам о Блэре Салливане такое, что не будет знать никто, кроме вас. Вы станете объектом зависти журналистов всего мира. Поверьте моему слову! — Салливан запустил пятерню в волосы и захихикал, бешено вращая глазами.
Кауэрт колебался. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног, в глазах у него потемнело.
— Слушайте меня внимательно, Кауэрт, — сказал Салливан. — Отправляйтесь в дом номер тринадцать — красноречивый номер, не так ли? — на Тарпон-драйв в Исламораде.
— На островах Флорида-Кис?! Но я же только что приехал из…
— Мне наплевать, откуда вы приехали. Отправляйтесь туда, куда я сказал, а затем возвращайтесь сюда с подробным отчетом об увиденном.
Некоторое время Кауэрт колебался, озадаченно разглядывая Салливана. Потом журналист наконец принял решение и вскочил со стула.
— Быстрее, Кауэрт, быстрее! Времени совсем мало… — Салливан сел на койку, повернулся лицом к стене и заорал: — Сержант Роджерс, уведите этого человека! — Потом убийца покосился на журналиста и прошептал: — Возвращайтесь завтра же! Это будет предпоследний день моей жизни…
Кивнув, Кауэрт поспешно удалился.
Журналист успел вернуться в Майами последним рейсом. Добравшись до дому далеко за полночь, он прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Его била нервная дрожь, терзали смутные страхи. Журналист чувствовал себя актером, которого вытолкнули на сцену, а он не только не успел выучить свою роль, но даже не знает, кого будет играть и в какой пьесе. Кауэрт с трудом отогнал тревожные мысли и на несколько часов забылся беспокойным сном.
В восемь часов утра он уже ехал на машине в сторону северных островов архипелага Флорида-Кис. Утро было ясным, солнце начинало припекать, высоко в небе парили легкие белые облачка. Навстречу Кауэрту сплошным потоком шли машины жителей архипелага, спешивших на работу в центр Майами, окраины которого с одноэтажными торговыми центрами, украшенными аляповатыми вывесками и окруженными пустынными в этот час автостоянками, журналист проезжал. Постепенно машины стали попадаться все реже. Торговые центры закончились, и потянулись огороженные сеткой автомобильные рынки с огромными плакатами, оповещающими о фантастических скидках. Бесконечные ряды автомобилей, ожидавших своих покупателей, блестели на солнце.
Кауэрт пронесся по мосту и въехал на автостраду Кард-Саунд. По обе стороны дороги тянулись болота, мелькали мангровые деревья. На одном из телеграфных столбов журналист заметил гнездо аиста. Через несколько миль стали попадаться заливчики, и вскоре Кауэрт уже ехал по дамбе через Флоридский залив.
Кауэрт миновал Марафон и вход в Национальный парк коралловых рифов имени Джона Пеннекампа. У въезда на один из яхтенных причалов застыл огромный пластмассовый голубой марлин, несомненно превышающий размерами любую из настоящих рыб Гольфстрима. За окнами машины долго мелькали бесконечные магазины и супермаркеты. Краска на их стенах шелушилась под лучами беспощадного солнца.
Ближе к полудню журналист нашел улицу под названием Тарпон-драйв. Она находилась на южной оконечности одного из островов, состояла из разнокалиберных участков, где стояли жилые трейлеры и одноэтажные дома, и производила неприятное впечатление. На одном из участков стоял раскрашенный во все цвета радуги автобус без колес. Рядом в импровизированной песочнице возились двое малышей в памперсах. За ними, сидя на перевернутом ведре с сигаретой, приглядывала женщина в джинсах, обрезанных по колено, и топике. Увидев Мэтью, она хмуро покосилась на него. Перед другим домом стояла на козлах большая лодка с пробоиной в днище. У какого-то трейлера сидела в шезлонгах под розовым зонтиком пожилая пара, не обратившая на проезжавшего журналиста ни малейшего внимания. Опустив стекло автомобиля, Кауэрт услышал, что по радио передают ток-шоу. Бестелесные голоса злобно сотрясали воздух в бессмысленном споре. В небе чернели кривые и косые антенны. Кауэрту показалось, что он попал в спекшийся на солнце мир утраченных надежд и беспросветной нищеты.
