— На протяжении нескольких месяцев или даже лет.
— А как насчет убийства его матери и отчима в округе Монро? Он что-нибудь сказал вам об этом?
— По его словам, это убийство было совершено по его поручению, — выдохнул Кауэрт и заметил, как Андреа Шеффер что-то прошептала на ухо своему напарнику, который изменился в лице.
— Кем совершено это убийство? Кто выполнил поручение Салливана?
— Не знаю, — солгал Кауэрт. — Салливан не назвал мне этого человека.
— Не может быть! Неужели вы его об этом не спросили?
— Я спрашивал, но он отказался отвечать, — снова солгал Кауэрт.
— Как же Салливан связался с этим убийцей? Ведь его телефонные разговоры прослушивались, его письма проверялись, он сидел в одиночной камере! Как Салливан мог дать кому-то такое поручение?! — заволновалась толпа журналистов.
— Салливан намекнул, что все организовал по тайным каналам, существующим в тюремной среде! — На этот раз Кауэрт не солгал, а просто исказил правду.
— Вы чего-то недоговариваете, Кауэрт! — выкрикнул кто-то.
Журналист замотал головой в знак отрицания.
— Расскажите нам все подробности!
Кауэрт вновь покачал головой.
— Вы опубликуете их завтра в «Майами джорнел»?
Кауэрт просто чувствовал, как вокруг вздымаются волны зависти. Еще бы! Ведь любой из его коллег продал бы душу дьяволу только за то, чтобы несколько минут поговорить с Салливаном. Все подозревали, что Кауэрт что-то знает, но не могли догадаться, что именно. Информация для журналистов — на вес золота, а репортер явно намеревался держать в тайне найденную им золотую жилу. При этом он прекрасно понимал, что, если тайна Салливана когда-нибудь всплывет, прощения ему не будет.
— Я еще не знаю, когда что-нибудь опубликую! — воскликнул Кауэрт. — Мне сначала нужно во всем самому разобраться. У меня несколько часов магнитофонных записей…
— Салливан был сумасшедшим?
— Скорее, он был психопатом. У него обо всем было свое представление.
Тут Кауэрт не покривил душой, но в этот момент последовал вопрос, которого он боялся больше всего:
— Что Салливан рассказал вам об убийстве Джоанны Шрайвер? Он в нем сознался?
Кауэрт понимал, что достаточно сказать «да», стереть слова Салливана с магнитофонной ленты и обо всем позабыть, но решил, что после этого ему будет очень трудно жить на свете. Поэтому он пробормотал очередную полуправду:
— Салливан упомянул Джоанну Шрайвер.
— Это Салливан ее убил?
— Он рассказал мне, как было совершено убийство. Он изложил такие подробности, которые могут быть известны только убийце.
— Почему вы не отвечаете прямо, убил ли Салливан Джоанну Шрайвер?
— Видите ли, — пробормотал Кауэрт, — Салливан был странным человеком. Часто его было нелегко понять. Даже во время своего последнего признания он изъяснялся довольно неоднозначно.
— Что он сказал о Фергюсоне?
— Салливан ненавидел Фергюсона лютой ненавистью, — заявил Кауэрт.
— Он так и сказал?
— У меня сложилось впечатление, что Салливан при малейшей возможности убил бы Фергюсона. Если бы Салливан смог, он, безусловно, включил бы Фергюсона в список своих жертв.
Толпа явно позабыла об убийстве Джоанны Шрайвер, и Кауэрт украдкой перевел дух. Включив Фергюсона в состав потенциальных жертв Салливана, Кауэрт умудрился исключить его из списка подозреваемых в убийстве несчастной девочки.
— Вы ознакомите нас с содержанием вашего разговора с Салливаном?
— Я не обязан это делать.
Этот ответ еще больше разозлил журналистов.
— Что вы намереваетесь делать с вашими записями? Сядете за книгу?
— Почему вы не желаете делиться с нами информацией?
— Вы рассчитываете еще на одну Пулицеровскую премию?
Кауэрт покачал головой и подумал, что скоро, видимо, придется распрощаться и с той премией, что он уже получил. О какой премии может идти речь?! Пережить бы весь этот кошмар!
Он поднял руку, призывая собравшихся к вниманию, и сказал:
— Было бы здорово, если бы сегодняшняя смертная казнь стала последней строкой в истории Блэра Салливана, но, к сожалению, это не так. В этой истории придется разбираться еще очень долго. А сейчас я должен идти, мне нужно поговорить с представителями полиции. Кроме того, у меня много других дел. Всего хорошего! — С этими словами журналист покинул трибуну.
Его хватали за рукава, пытаясь остановить, но он протиснулся сквозь толпу к тюремным дверям и выбрался на улицу. У входа в тюрьму толпы противников смертной казни, со свечами и плакатами в руках, распевали религиозные гимны: «Все мы братья во Христе!..» Молодая девушка, явно студентка колледжа, в футболке с надвинутым на лицо капюшоном, напоминавшим одеяния средневекового инквизитора, вдруг пронзительно закричала: «Душегуб! Кровопийца!» — но Кауэрт ловко уклонился от встречи с ней и поспешил к своей машине.
Он шарил по карманам в поисках ключей, когда его настигла детектив Шеффер:
— Мне нужно с вами поговорить!
— Только не сейчас.
— Почему не сейчас?! — Женщина-полицейский схватила журналиста за лацканы пиджака. — Что вообще происходит, Кауэрт? Вчера вам было некогда с нами разговаривать, сегодня днем — тоже, и даже сегодня ночью! Выкладывайте все, что знаете, прямо сейчас!
— Послушайте, — ответил Кауэрт, — этих стариков уже не вернуть, они мертвы. Салливан ненавидел их и спровадил на тот свет. Им ничем уже не поможешь, и нет никакой разницы, когда я отвечу на ваши вопросы — сегодня или завтра утром!
Андреа хотела было что-то сказать, но передумала, стиснула зубы и смерила Кауэрта негодующим взглядом.
— Значит, мы поговорим с вами завтра утром, — процедила она.
— Хорошо.
— Где?
— В Майами. У меня на работе.
— Я буду вас там ждать. Смотрите не опоздайте! — угрожающим тоном добавила женщина-полицейский и махнула рукой, словно разрешая Кауэрту убираться подобру-поздорову.
Забравшись в машину, Кауэрт сунул ключи в замок зажигания, завел двигатель, включил фары и внезапно увидел детектива Уилкокса. Стоя на дороге у журналиста, полицейский из Пачулы не торопясь изобразил рукой пистолет, сделал вид, что стреляет в Кауэрта, и только после этого отступил в сторону.
Репортер нажал на газ. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы убраться подальше от этой тюрьмы. Его машина вылетела за ворота тюремного двора. По пятам за ней неслась ночь.
Часть II
Проповедник
Может, настанет день, когда я спляшу на твоей могиле.
