Глава 1
Том ищет новых приключений.
Вы думаете, Том угомонился после всех приключений, которые
были с нами на реке, – ну, тех, когда мы освободили негра Джима и когда Тому
прострелили ногу? Ничуть не бывало. Он еще больше разошелся, только и всего.
Понимаете, когда мы все трое вернулись с реки героями, воротились, так сказать,
из долгих странствий, и когда все жители поселка вышли встречать нас с факелами
и произносили речи и кричали "ура", а некоторые так даже напились
пьяные, понятно, мы все прослыли героями. Ну а Тому, известно, только того и
надо.
Правда, ненадолго он и впрямь угомонился. Все с ним
носились, а он себе знай расхаживает по улицам, задрав нос кверху, точно весь
поселок принадлежит ему. Кое-кто даже стал называть его Том Сойер-Путешественник.
Ну, понятно, тут он и вовсе чуть не лопнул от спеси. На нас с Джимом он и
смотреть не хотел ведь мы просто спустились вниз по реке на плоту и только
вверх поднялись на пароходе; ну а Том – он и туда и обратно на пароходе ехал.
Все наши мальчишки страшно завидовали мне и Джиму, а уж Тому они просто пятки
готовы были лизать.
Н-да, прямо не знаю, может, он на этом и успокоился бы, если
б только не Нат Парсонс, наш почтмейстер, – знаете, такой тощий, долговязый,
лысый старикашка. Нат был человек добродушный и глуповатый, а уж болтливее его
я в жизни никого не видывал. Ну и вот, этот самый Нат за последние тридцать лет
единственный во всем поселке заслужил себе такую репутацию, то есть я хочу
сказать, репутацию путешественника, и, понятно, до смерти возгордился. Говорят,
он за эти тридцать лет не меньше миллиона раз распространялся о своем
путешествии и страшно гордился своими россказнями. А тут вдруг откуда ни
возьмись является мальчишка, которому еще и пятнадцати-то не исполнялось, и
весь поселок, разинув рот, восхищается его путешествиями. Ясно, что бедного
старикашку всего корежить начинает от такого дела. Ему просто тошно было
слушать рассказы Тома и аханье: "Вот здорово!", "Нет, вы только
послушайте!", "Чудеса, да и только!" и всякое тому подобное. Но
деться ему было некуда, все равно как мухе, у которой задняя лапка в патоке
завязла. И вот всякий раз, стоит только Тому сделать передышку, глядишь,
несчастный старикан уж тут как тут, расписывает свои облезлые путешествия, как
только может. Впрочем, они уже всем порядком надоели, да и вообще-то немногого
стоили, так что просто смотреть на него было жалко. Тут Том снова принимается
рассказывать, старик за ним, и так далее и тому подобное; иной раз часами
стараются друг друга за пояс заткнуть.
А путешествие Ната Парсонса вот с чего началось. Когда он
только поступил в почтмейстеры и был совсем новичком в этом деле, приходит
однажды письмо, а кому – неизвестно, во всем поселке такой человек отродясь не
живал. Ну вот, он и не знал, что тут делать да как тут быть. А письмо все
лежит. Лежит неделю, лежит другую, – от одного вида этого письма у Ната
начинались колики. К тому же письмо было доплатное – без марки, а взыскать эти
десять центов не с кого. Вот Нат и решил, что правительство сочтет, будто он во
всем виноват, да и прогонит его с должности, когда узнает, что он не взыскал
эти деньги. В конце концов Нат не выдержал. Он не мог ни спать, ни есть,
исхудал как тень, но посоветоваться ни с кем не посмел: вдруг этот самый
человек возьмет да и донесет правительству про письмо. Запрятал он его под
половицу, но опять без толку: чуть увидит, что кто-нибудь наступил на это
место, так его сразу в дрожь бросает. "Неспроста это", – думает он
про себя. И сидит он, бывало, до глубокой ночи, ждет, покуда все огни погаснут
и весь поселок затихнет, а после прокрадется в контору, вытащит письмо и
запрячет его в другое место. Народ, понятно, стал избегать Ната. Все качали
головами да перешептывались – по всему его виду и поступкам выходило, что он
либо убил кого-нибудь, либо еще бог весть чего наделал. И будь он не своим, а
приезжим, его бы уж наверняка линчевали.
Ну вот, значит, как я уже говорил, не мог Нат больше
вытерпеть и решил он отправиться в Вашингтон, пойти прямо к президенту
Соединенных Штатов и чистосердечно во всем признаться, а потом вынуть письмо,
положить его перед всем правительством и сказать:
"Вот оно. Делайте со мной, что хотите, только, видит
бог, я ни в чем не виноват и не заслужил наказания по всей строгости закона, и
у меня осталась семья, которая теперь помрет с голоду, хоть она тут ни при чем,
и я готов присягнуть, что все это правда".
Так он и сделал. Он путешествовал немножко на пароходе,
немножко в дилижансе, но большую часть пути проделал верхом и за три недели
добрался до Вашингтона. Он проехал много миль, видел множество разных поселков
и четыре больших города. Ната не было почти два месяца, а когда он вернулся, то
стал спесивее всех в поселке. Путешествия сделали его самым великим человеком в
округе. Все только о нем и говорили, народ съезжался издалека – за тридцать
миль и даже из долины реки Иллинойс, чтобы только поглядеть на него. И все,
бывало, стоят разинув рты, а он знай себе болтает. Вы в жизни ничего подобного
не видывали.
Ну вот, значит, не было никакой возможности решить, кто же самый
великий путешественник. Одни говорили, что Нат, другие – что Том. Все признали,
что Нат проехал больше по долготе, но им пришлось согласиться, что Том хоть и
уступал Нату в долготе, зато перещеголял его по части широты и климата. Значит,
получилась ничья. Вот обоим и приходилось всячески расписывать свои опасные
приключения, чтобы хоть как-нибудь одержать верх. Парсонсу трудновато было
тягаться с простреленной ногой Тома, и, как он ни пыжился, все равно ничего у
него не получалось: ведь Том не сидел на месте, как полагалось ему по
справедливости, а поминутно вскакивал и, прихрамывая, ковылял взад-вперед,
покуда Нат рассказывал про свои вашингтонские приключения. Том ведь все хромал,
хотя нога-то у него давным-давно зажила. По вечерам он даже упражнялся дома,
чтобы не разучиться, и хромал ничуть не хуже, чем с самого начала.
А с Натом вот что приключилось. Не знаю, правда ли это,
может, он это в газете вычитал или еще где-нибудь, да только, надо отдать ему
справедливость, он здорово обо всем рассказывал. Всех прямо мороз по коже
подирал, да и у самого Ната дух захватывало, и он побелел, как полотно, а
женщины и девицы те прямо чуть в обморок не падали. Ну вот, значит, дело было
так.
Прискакал он в Вашингтон, поставил лошадь в конюшню и явился
со своим письмом прямо на дом к президенту. Там ему говорят, что президент
сейчас в Капитолии и как раз собирается ехать в Филадельфию, так что если он
хочет застать его, то пускай ни минуты не медлит. Тут Нату просто дурно стало.
Лошади-то при нем нету, и он прямо не знает, что делать. Вдруг откуда ни
возьмись подъезжает какой-то негр в старой, обшарпанной карете. Нат не
растерялся. Кинулся он к негру, да как заорет:
