– Тут все дело в соотношении, и когда ты начнешь прикидывать
чью-нибудь скорость по размерам, то разве какая-нибудь птица, человек или поезд
может сравниться с блохой? Самому проворному человеку ни за что не пробежать
больше десяти миль в час, а это не намного больше, чем если увеличить его
собственную длину в десять тысяч раз. Зато во всех книгах говорится, что любая,
самая обыкновенная третьесортная блоха может прыгнуть на расстояние, которое в
сто пятьдесят раз больше ее собственной длины. Вот! И к тому же она может
сделать пять прыжков в секунду. Это значит, что за одну-единственную короткую
секунду она может прыгнуть на расстояние, которое в семьсот пятьдесят раз
больше ее собственной длины. Она ведь не тратит зря время на остановки – она и
останавливается и прыгает одновременно. Попробуй, придави ее пальцем – сам
увидишь. Ну вот, это простая третьесортная блоха. А теперь возьми первоклассную
итальянскую блоху, которая всю свою жизнь была любимицей дворянства и никогда
не знала ни нужды, ни холода, ни голода. Такая блоха может прыгнуть на
расстояние в триста раз больше своей длины, и так она может прыгать целый день
– по пять прыжков в секунду, – итого в тысячу пятьсот раз больше своей длины.
Представь себе, что человек мог бы пройти в секунду расстояние в тысячу пятьсот
раз больше своей длины, скажем, полторы мили. Это будет девяносто миль в
минуту, то есть намного больше пяти тысяч миль в час. Ну, куда твоему человеку,
птице, поезду, шару? Да они гроша ломаного не стоят рядом с блохой. Блоха – это
просто маленькая комета.
Я здорово удивился, и Джим тоже. Он сказал:
– А это все точно, масса Том? Тут никакого обмана нету?
– Разумеется, точно. Совершенно точно.
– Ну, раз так, значит блоху уважать надо. Я их раньше
никогда не уважал, ну, а теперь, видать, придется, они заслужили. Это уж точно,
что заслужили.
– Еще бы! Конечно, заслужили. Если принять во внимание рост
блохи, то у них побольше ума-разума, чем у любой другой твари на земле. Блох
чему хочешь научить можно, и учатся они всему очень быстро. Например, блох
запрягают в маленькие тележки и учат возить их туда-сюда и во все стороны –
куда приказано; и еще маршировать – совсем как солдаты, по команде. Их учат
выполнять всякую тяжелую и грязную работу. Допустим, тебе удалось вывести блоху
ростом с человека, да притом такую, чтобы ее ум и способности увеличивались в
той же пропорции, что и рост. Как ты думаешь, что тогда станется со всем родом
человеческим? Ведь эта блоха будет президентом Соединенных Штатов, и тебе ее ни
за что не удержать – все равно что молнию.
– Боже ты мой, масса Том! А я и не знал, что она за тварь
такая! Нет, сэр, у меня этого и в мыслях никогда не было, уж это я точно
говорю.
– Блоха – она любому человеку или зверю сто очков вперед
даст, особенно если посмотреть на ее рост. Она куда занятнее любого из них.
Люди вечно болтают о силе муравья, слона и паровоза. Да они все гроша ломаного
не стоят по сравнению с блохой! Блоха может поднять груз в двести или триста
раз больше своего собственного веса, а они что? Даже ничего похожего. И потом,
у блохи есть свои взгляды, и она ни за что от них не отступится. Блоху не
проведешь она своим инстинктом, или умом, или что там у нее в голове, обо всем
правильно судит и никогда не ошибается. Некоторые думают, что для блохи все
люди одинаковы. Ничего подобного. Есть люди, к которым блоха и близко не
подойдет, хотя бы она с голоду помирала. Вот я, например. На мне ни разу в
жизни ни одной блохи не было.
– Масса Том!
– Ты не думай, я не шучу.
– Да, сэр, я еще в жизни такого не слыхивал.
Джим никак не мог этому поверить, да и я тоже, и потому
пришлось нам спуститься вниз на песок, запастись блохами и поглядеть, что из
этого получится. Том оказался прав. Блохи тысячами кинулись на меня и на Джима,
а на Тома ни одна не полезла. Понять это было невозможно, но это был факт, от
которого никуда не денешься. Том сказал, что так оно всегда и бывает, и будь их
тут хоть целый миллион – все равно ни одна блоха ни за что на него не полезет и
беспокоить его не станет.
Мы поднялись наверх, к холоду, чтобы выморозить блох, и оставались
там некоторое время, а после снова спустились в приятную погоду и стали лениво
продвигаться вперед со скоростью не больше двадцати – двадцати пяти миль в час.
Понимаете, чем дольше мы находились в этой тихой и мирной пустыне, тем меньше
нам хотелось шуметь и суетиться. Мы чувствовали себя счастливыми и довольными,
пустыня нравилась нам все больше и больше, и в конце концов мы ее даже
полюбили. И вот, как я уже сказал, мы снизили скорость и неплохо проводили
время – глазели в подзорную трубу, читали, развалившись на ящиках, или дремали.
Словно это и не мы, а кто-то другой так стремился найти
землю и высадиться, и все же это были мы. Но теперь с этим было покончено – раз
и навсегда. Теперь мы уже привыкли к шару и ничего не боялись, и нам больше
никуда не хотелось. Шар для нас стал родным домом. Мне даже казалось, что я тут
родился и вырос, и Том с Джимом то же самое говорили. Ведь вокруг меня всегда
были противные люди, которые вечно ко мне придирались, пилили и бранили меня, и
все-то я делал не так, и они вечно шипели, надоедали, придирались и житья мне
не давали, заставляя меня делать то одно, то другое, и всегда то, чего я делать
не хотел, а после давали мне нагоняй за то, что я увиливал и делал что-нибудь
другое, и все время отравляли жизнь. А здесь наверху, в небе, так тихо, и
солнышко так славно светит; ешь сколько влезет, спи сколько хочешь, и множество
интересных вещей кругом, и никто не пристает, не пилит, и нет приличных людей,
и все время один сплошной праздник. Ох, черт возьми, не очень-то я торопился
отсюда обратно к цивилизации! Ведь в цивилизации что хуже всего? Если кто-то
получил письмо и в нем какая-нибудь неприятность, то он непременно придет и
расскажет вам все про нее, и вам сразу на душе скверно станет. А газеты – так
те все неприятности со всего света собирают и почти все время портят вам
настроение, а ведь это такое тяжкое бремя для человека. Ненавижу я эти газеты,
да и письма тоже, и если б я мог сделать по-своему, я бы ни одному человеку не
позволил свои неприятности сваливать на людей, с которыми он вовсе незнаком и
которые совсем на другом конце света живут. Ну вот, а на шаре ничего этого нет,
и потому он самое распрекрасное место, какое только есть на свете.
Мы поужинали. Такой красивой ночи я еще в жизни не видывал.
От лунного сияния было светло, как днем, только гораздо приятнее. Раз мы
увидели льва он стоял совсем один, как будто никого другого в целом свете нет,
а тень его лежала возле него на песке, словно чернильная клякса. Хорошо бы,
если б луна всегда так светила!
