Он всегда смело встречал быка на этих деревенских капеа —
так же смело, как любой другой мужчина из их деревни или из соседней, и ни за
что в жизни не пропустил бы этого удовольствия, хотя на капеа в другие деревни
не ходил. Он умел спокойно выжидать, когда бык бросится, и только в последнюю
секунду делал прыжок в сторону. Он размахивал мешком у быка под самой мордой,
чтобы отвлечь его внимание, когда бык валил кого-нибудь на землю, и не раз
хватал его за рога и держал его, не давая боднуть упавшего, и оттаскивал за рог
в сторону, бил, пинал ногами в морду до тех пор, пока бык не оставлял
валявшегося на земле человека и не кидался на другого.
Он хватал быка за хвост и оттаскивал его от упавшего, тянул
его изо всех сил, крутил ему хвост. Как-то раз он намотал хвост себе на правую
руку, а левой схватился за рог, и когда бык вскинул голову и кинулся на него,
он побежал, пятясь, кружа вместе с быком, держа его одной рукой за хвост,
другой за рог, и под конец все толпой кинулись на быка и прирезали его ножами.
В этой пыли, жарище, в смешанном запахе вина, бычьего и людского пота, среди
оглушительных криков толпы он всегда был одним из первых, кто кидался на быка,
и ему хорошо запомнилось то ощущение, когда бык катался, бился под ним, а он
лежал поперек холки, зажав под мышкой один рог у самого основания, другой
сжимая пальцами; бык швырял его из стороны в сторону, и он извивался всем
телом, чувствуя, что левая рука вот-вот вырвется из плечевого сустава, и, лежа
на горячем, пыльном щетинистом, дергающемся бугре мышц, вцепившись зубами в
бычье ухо, он снова и снова всаживает нож во вздувшийся, дергающийся загривок,
и на кулак его бьет горячая струя крови, а он всей своей тяжестью наваливается
на крутую холку и садит, садит ножом в шею.
Когда он первый раз вцепился зубами в ухо, чувствуя, что от
мертвой хватки немеют челюсти и шея, его подняли на смех. Но, хоть и смеялись,
все же чувствовали к нему уважение. И с тех пор он повторял это каждый раз. Его
прозвали Бульдогом Виллаконехоса и говорили в шутку, что он ест быков живьем.
Но односельчане всегда ждали этого дня, чтобы посмотреть, как он вцепится быку
в ухо, и он знал наперед, что каждый раз будет так: сначала бык выйдет из
клетки, потом кинется на кого-нибудь, а потом, когда все закричат, что пора
убивать, он пробьется сквозь толпу и одним прыжком бросится на быка. Потом,
когда все будет кончено и прирезанный бык затихнет под навалившимися на него
людьми, он встанет и пойдет прочь, стыдясь того, что кусал быка за ухо, и вместе
с тем гордясь собой, как только может гордиться мужчина. И он пойдет,
пробираясь между телегами, мыть руки у каменного фонтана, и мужчины будут
хлопать его по спине, и протягивать ему бурдюки, и кричать: «Нашему Бульдогу
ура! Дай бог здоровья твоей матери!» Или они будут говорить: «Вот удалой
парень. Ведь он из года в год это повторяет».
Андрес и стыдился, и чувствовал какую-то пустоту внутри, и
был горд и счастлив; и он старался поскорее отделаться от всех и вымыть руки, и
правую мыл до самого плеча, и отмывал нож, а потом брал чей-нибудь бурдюк и
прополаскивал рот, чтобы уничтожить привкус бычьего уха во рту до следующего
года.
И он выплевывал вино на каменные плиты, прежде чем поднять
бурдюк повыше и направить струю вина прямо в самое горло.
Все это так. Его звали Бульдогом Виллаконехоса, и он ни за
что в жизни не пропустил бы травлю быков у себя в деревне. И все-таки он
помнил, что нет чувства приятнее того, которое появляется при звуках дождя,
когда знаешь, что тебе не придется делать это.
Но я должен поспеть назад, сказал он самому себе. Тут нечего
раздумывать, я должен поспеть назад и принять участие в этой операции с
часовыми и с мостом. Там мой кровный брат Эладио, там Ансельмо, Примитиво,
Фернандо, Агустин, Рафаэль, хотя последний, конечно, немногого стоит, две
женщины, Пабло и Ingles. Впрочем, Ingles в счет не идет, он иностранец и
действует по приказу. Они все будут в этом деле. И нельзя, чтобы я был избавлен
от этого испытания из-за пакета. Я должен скорее доставить этот пакет и поспешить
назад, чтобы поспеть к самой атаке на посты. Было бы просто позорно не
участвовать в деле из-за этого пакета. Все ясно, раздумывать нечего. А кроме
того, спохватился он, как спохватывается человек, сообразив, что предстоящее
ему не только дело чести, о чем подумалось в первую очередь, но и удовольствие,
— кроме того, мне будет приятно отправить на тот свет несколько фашистов. Мы
уже давно их не убивали. Завтра мы займемся настоящим делом. Завтра мы не будем
сидеть сложа руки. Завтрашний день мы проведем не зря. Пусть он поскорее
наступит, завтрашний день, и пусть я буду там, вместе со всеми.
Как раз в эту минуту, когда он, продираясь сквозь высокие
заросли дрока, поднимался по крутому склону к месту расположения
республиканских частей, из-под ног у него, захлопав в темноте крыльями,
вылетела куропатка, и он затаил дыхание от страха. Это от неожиданности,
подумал он. Как это они ухитряются так быстро бить крыльями? Она, наверно,
сидела на яйцах. А я чуть не наступил на гнездо. Не будь войны, привязать бы
платок к кусту, а днем на обратном пути разыскать гнездо, взять яйца, подложить
их дома под наседку, и у нас были бы маленькие куропатки на птичьем дворе, и я
бы следил за ними, а когда подрастут, держал бы их для приманки. Выкалывать им
глаза я бы не стал, потому что они и так были бы ручные. А может, на это нельзя
полагаться? Пожалуй, нельзя. Тогда глаза придется выколоть.
Но когда сам вырастил их, это неприятно делать. Если держать
их для приманки, можно еще подрезать крылья или привязать за ногу. Не будь
войны, я бы пошел с Эладио ловить раков вон в том ручье у фашистского поста. Мы
с ним как-то за одну ночь наловили в этом ручье сорок восемь штук. Если после
дела с мостом нам придется уйти в Сьерра-де-Гредос, там есть хорошие ручьи, где
и форель водится и раки. Уйти бы в Гредос, подумал он. Летом в Гредосе хорошо,
да и осенью тоже, а вот зимой там лютые холода. Но, может быть, к зиме мы
выиграем войну.
Если бы наш отец не был республиканцем, мы с Эладио служили
бы в армии у фашистов, а фашистскому солдату думать не о чем. Выполняй приказы,
живи или умирай, а конец какой придет, такой и придет. Подчиняться власти
легче, чем воевать с ней.
Но партизанская война — дело ответственное. Если ты человек
беспокойный, то беспокоиться тебе есть о чем. Эладио думает больше, чем я. И он
беспокоится. Я верю в наше дело, и я ни о чем не беспокоюсь. Но ответственность
мы несем большую.
Мы родились в трудное время, думал он. Раньше, наверно,
жилось легче. Но нам не очень тяжело, потому что с самых первых дней мы притерпелись
к невзгодам. Кто плохо переносит трудности, тому здесь не житье. Наше время
трудное, потому что нам надо решать. Фашисты напали первые и все решили за нас.
Мы сражаемся за жизнь. Но мне бы хотелось, чтобы можно было привязать платок к
тому кусту, и вернуться сюда днем, и взять яйца, и подложить их под наседку, и
потом видеть, как по двору у тебя расхаживают маленькие куропатки. На них даже
смотреть приятно — маленькие, аккуратненькие.
